- На что годишься? - переспрашивает она, будто самые эти слова ей непонятны.
- Ну да, на работе. Понимаешь, ведь она в большой мере сводится к сопоставлению показаний, тут требуется совершенно беспристрастный подход.
- Я тебя не осуждаю. Ты не виноват.
И он пасует. - Правильно, какие мы есть, такие и есть, ведь так? - Он ласково целует ее, словно утешая ребенка. - Отдохнуть тебе нужно, мама, и подольше. Ты совсем замоталась. - И спешит улизнуть в контору.
Там его ждет работа, и работа эта ему по душе: конфликты между подотделами, несовместимые требования из министерства и от управляющих, изложенные на молчащей бумаге, которая ждет его оценки, а сама не возражает и не впадает в крайности.
Табита заботит его. Он думает: "Несчастная женщина, как же она себя мучает", и одновременно что-то кажется ему бесконечно забавным. Поймав себя на том, что улыбается над длинным письмом по поводу какого-то хомутика, он задумывается - что же тут смешного? Оказывается, он улыбался мысли: "А ведь она, вероятно, права: я существо совершенно невыносимое".
Он наскоро заканчивает отчет о хомутике. Никаких выводов в нем не содержится. Но если б и содержались, Голлан наверняка решил бы наоборот.
79
Такой работы хоть отбавляй. План весеннего прорыва сдвинул все сроки. Армия требует еще и еще орудий, транспорта, снарядов, танков. Инженеры у Голлана работают как каторжные. Джон занят подготовкой к строительству нового завода, под который уйдет еще двадцать акров парка.
Но прорыв осуществляют немцы. В марте их войска достигают Амьена и грозят отрезать англичан от французов. Война, похоже, проиграна; но никто не предается отчаянию, потому что все скованы стоическим равнодушием или задыхаются от нескончаемой работы.
Голлан давно перестал читать газеты, и весть об этом последнем несчастье ему сообщает, надрывая голос, одна из секретарш. Он только прищуривается на минуту, как бы говоря: "опять наломали дров", и тут же сует Джону связку бумаг. - Вот полюбуйся, письма насчет походных котелков. Еще одна буря в стакане воды.
- Вы их прочли? - кричит Джон.
- Нет, не прочел. Ты мне дай лишних двенадцать часов в сутки, тогда, может быть, прочту. А может, и нет.
- Котелки и правда, видимо, непомерно дороги. Можно понять, что Казначейство недовольно.
- Еще бы не дороги. Когда работают в спешке, да без уменья, да материал не тот, всегда получается дорого. Ты мне скажи, они лучше, чем ничего? Вот что важно.
- Но ведь был другой образец. В министерстве, видимо, считают...
- У министерства всегда полно новых образцов. Им там проходу не дают всякие эксперты, да психопаты, да мошенники. Если б я слушался министерства, армии нечем было бы стрелять, и нечего есть, и носить нечего, кроме исписанной бумаги.
Но Джона и Смита беспокоит эта история с походными котелками, беспокоит положение Голлана в целом. Уже были запросы в палате общин. С каждым днем усиливается агитация против правительства, против всех власть имущих. Каждое утро Табита вскрывает письма, начиненные такой злобой и ненавистью, что ощущаются как удары хлыстом.
"Из-за этой вашей войны я потеряла двух сыновей, все, что у меня было на свете, а вы, капиталисты, наживаете на бедняках миллионы".
"Почему я должен гнить в окопах за шиллинг в день и бедная моя Дженни тоже когда котельщики это мое ремесло получают 15 фунтов в неделю и гуляют с девушками".
"Я за коммунистов. Надоело мне, что мной помыкают, да и не мне одному. Англичане такого не потерпят. Нужно создать Всемирный Союз Советских Социалистических Республик, чтоб был мир и свобода для всех и никаких этих ваших шпиков на заводах. Капитализм свое отжил. Свободу Индии. Хватит рабочим гнуть спину на предпринимателей. Долой евреев. Рабочим чтоб не платить подоходного налога. Двойной паек, побольше пива, а женщин - домой, хватит им стричься да отбивать у мужчин работу. Ирландцев - по домам, нечего им здесь делать".
"Вы и вам подобные - вот кто повинен в этой ужасной войне и в смерти миллионов молодых мужчин. Ваша слепая жадность и бряцание оружием - вот что навлекло на нас это бедствие. Немцы хотели мира. Но как они могли нам доверять при нашей политике морского превосходства, всецело поддержанной вами, фабрикантами оружия? Вы три раза отказывались последовать очевидному и разумному курсу, который один только и гарантировал бы мир, курсу полного и немедленного уничтожения всех армий, военно-морских и воздушных сил. За это вы ответите перед богом и людьми и будете гореть в геенне огненной".
Это письмо Табита показывает Джону, и он осторожно комментирует: - Да, это уже пахнет психозом. Война, как видно, всех помешанных взбудоражила.
Табита давно ушла в себя и свои секретарские обязанности выполняет не рассуждая. - Написано на бланке нашего завода. Я подумала, может, лучше, чтоб он об этом знал.
- Да нет, у нас этих психопатов сколько угодно, притом отличных работников. Главный бухгалтер - адвентист Седьмого дня. На их работе это не отражается, а шефа лучше не волновать зря, пока не утихла эта история с котелками. Если он опять подаст в отставку, кое-кто решит, что министерство ошиблось, а оно и правда ведет себя неумно.
К дому подъехала машина, выходит Голлан и с ним двое серьезного вида мужчин: генерал Скоур, отставной артиллерист, у которого имеется план, как закончить войну в два месяца путем новой хитроумной дислокации, и Папворт, знаменитый военный обозреватель, ратующий за выпуск восьмидесятитонных танков.
Джон и Табита, даже не переглянувшись, спешат навстречу незваным гостям, и те, обмениваясь любезностями с леди Голлан, не сразу замечают, что добыча от них ускользнула.
А дело в том, что оборону в Хэкстро пришлось укрепить. Голлана теперь надо охранять не только от газет и от министерства, от анонимных писем и от экспертов, но от любого совета, который мог бы затруднить или отсрочить его решение. А в последние дни он подвергается такой бомбардировке, что сторожить его приходится денно и нощно.
- Нет, вы только посмотрите! - Это к Голлану сразу после утреннего завтрака ворвался взволнованный молодой офицерик, поправляющийся в Хэкстро после ранения. Голлан сидит у телефона, Джон и Смит стоят рядом, озабоченно хмурясь.
