Директор банка всегда рад видеть Табиту. Подобно многим людям, которые, сами не будучи богаты, имеют дело с большими деньгами, он философ, человек культурный, много читающий, и лет десять назад он сделал поразительное открытие: оказалось, что маленькая, некрасивая старая женщина, которую он знал как содержательницу отеля, - та самая миссис Бонсер, что упоминается в стольких мемуарах, хозяйка салона, возникшего вокруг журнала "Бэнксайд", близкий друг поэтов и художников, оставивших в истории литературы столь заметный след, что ученым платят деньги за любые новые сведения о них.
Он обратился к ней тогда почтительно, волнуясь: - Только что видел ваш портрет, миссис Бонсер, в новой биографии Буля.
- Мой портрет?
- Репродукция с рисунка Доби. Смею сказать - одна из лучших его работ.
- Ах да, Доби. Он, бедный, умер. Вы меня простите, мистер Бэкон, но мне сейчас очень некогда, я хотела только узнать... - она достала записную книжку, - ...как там с нашим счетом.
Оказалось, что она не читала биографии Буля, не видела альбома Доби. Не знала даже, что издана автобиография Гриллера, "Дневник мисс Пуллен", "Дни "Бэнксайда" Ходсела, а совсем недавно - "Вершины декаданса". Ее, видимо, занимали только финансовые вопросы, и директор лишний раз вздохнул о том, как несправедлива жизнь: взыскательных и тонко чувствующих людей она загоняет в провинциальные банки, а женщине, до того ограниченной, что она даже не понимает, как ей повезло, отводит видное место в славном периоде английской литературы, дарит преданность Буля, счастье личного знакомства с этим полумифическим гением, восхитительным Доби.
Больше он не заговаривал с Табитой о ее прошлом, но всегда особенно к ней внимателен, встает ей навстречу, спешит пододвинуть стул. И когда он снова усаживается за свой стол, его взгляд, устремленный на нее с почтением и печалью, пытается разглядеть в ней (сквозь сухие щеки, лихорадочный блеск в глазах, съехавшую набок шляпу и нервно подрагивающие старушечьи пальцы) следы той музы, которой поклонялся Буль, которую обессмертил Доби.
- Я пришла поговорить о продлении кредита, мистер Бэкон. Вы понимаете, сейчас для меня очень трудное время, пока...
- Вполне вас понимаю, миссис Бонсер. От души вам сочувствую.
- Вероятно, я в ближайший месяц буду вынуждена выписывать чеки.
Директор потупил глаза и, любовно поглаживая пресс-папье, сделанное из снарядной гильзы времен войны с кайзером, в которой он участвовал молодым артиллеристом, деликатно объясняет, что банк в настоящий момент пересматривает свою политику в отношении кредитования ввиду полной неясности политической ситуации. - Точнее сказать, миссис Бонсер, пока мы не разобрались в том, что именно сулит нам столь неожиданный результат выборов.
Табита и забыла, что два дня назад были выборы. Она даже не заметила, что победили лейбористы, и каким значительным большинством. Замешательство ее не укрылось от внимательных глаз директора. - Конечно, - говорит он, утешая не столько ее, сколько себя, - их новые сторонники - это лишь небольшой процент избирателей, главным образом молодежь.
- Да, да, молодежь, - Табита ухватилась за это слово, - они не... они не знают... - И умолкает на полуслове, не в силах решить, почему именно молодые поступают так опрометчиво, почему они такие самоуверенные, задиристые, не слушают ничьих советов.
Директор, вежливо выждав паузу, продолжает: - И следует помнить, миссис Бонсер, что за последние шесть лет у нас прибавилось не меньше четырех миллионов избирателей. В военное время, сами понимаете, в умах у молодых начинается брожение. Они ускользают из-под влияния семьи, теряют связь с традиционными взглядами. - Он приподнимает пресс-папье, и видно, что для него этот предмет символизирует сумму взглядов, которые он, человек многоопытный, взвешивает, может быть, применительно к собственным детям. Но как бы то ни было, миссис Бонсер, - и он осторожно опускает пресс-папье на голый стол, словно отставляя в сторону ценный предмет, в данную минуту ненужный, - это создает трудности, мы не уверены, какого курса держаться. Пусть эти планы национализации кажутся фантастическими, но мы не должны закрывать глаза на то, что их, возможно, попытаются осуществить. Мистер Эттли, говорят, человек разумный, но и его положение нелегкое. Его большинство включает и необузданные, крайние элементы. Такой молодой палаты общин у нас, кажется, еще не бывало. Возможно, что мы накануне перемен, и очень серьезных.
Табита, чувствуя звон в ушах от его почтительного прощального рукопожатия, выходит на улицу, думая сердито: "Потому небось так и лебезит, что ничего не намерен предпринять". Вид у нее еще более решительный и возбужденный, шляпа, о которой она и думать забыла, хлопает ее по уху. "Выборы, - ворчит она про себя, - при чем тут выборы? И так все знают, что все посходили с ума".
Дома ее дожидается Гарри, снедаемый тревогой и горем. - Значит, конец, - говорит он. - Я так и думал. Да и то сказать, разве ты справилась бы с гостиницей?
Он пробует утешиться мыслью, что такое взбалмошное и избалованное создание, как Табита, все равно не справилось бы с гостиницей.
- Не говори глупости, Гарри. "Масоны" я сохраню во что бы то ни стало.
- Милая Тибби, - поучает он, - чтобы содержать гостиницу, нужен метод и деньги. Без капитала у тебя ничего не выйдет.
- До сих пор выходило. Почему не затоплен камин?
- Да мне показалось, не так уж холодно. Можно бы сэкономить.
Табита звонит и велит Дороги затопить. Это жест старого солдата, грозящего кулаком пушечным ядрам.
И когда после недели предварительной ревизии выясняется, что долги Бонсера поглотили "Масоны" и что для обеспечения дальнейшего кредита потребуется даже Амбарный дом, она отказывается выслушивать советы юриста и разбираться в счетах, заявляет, что от своего не отступится, а капитал найдет в другом месте.
Однако никаких шагов для этого не предпринимает. Живет изо дня в день по заведенному порядку, стала еще чуть строже, чуть беспокойнее. Целыми днями обходит гостиницу, высматривая пыль, а вернее, просто чтобы еще раз увидеть свои владения, которые теперь, когда им грозит раствориться в банкротстве, приобрели для нее новую, щемящую прелесть.
