Она нашла меня в библиотеке. Очевидно, она уже успела поговорить с Эббой.

— Ну? — сказала она.

Я поведал ей, что́ намерен предпринять. Она умеет отобразить на лице страшное презрение и ярость. Она делает это так умело и физиономия её в такие мгновения столь красноречива, что ей нет нужды пользоваться словами. Но она пользуется. О, она пользуется!

— У меня нет выбора, — возразил я. — Я рыцарь.

— Тебе пятьдесят шесть и ты задыхаешься, поднимаясь по лестнице. А тебе предлагают сражаться с драконами.

Это чёрная ложь, насчёт лестницы. Только один раз, да и то это была часовая башня. Семьдесят семь ступенек наверх.

— Я не хочу этого делать, — сказал я. — Последнее, будь оно проклято, чего я хочу…

— Последнее, будь оно проклято, что ты вообще сделаешь, если ты достаточно глуп, чтобы сделать это.

Она никогда не ругается, разве что когда цитирует мне меня.

— Просто задумайся на минутку, хорошо? — холодно произнесла она. — Если тебя убьют, что случится с этим местом?

— Я не собираюсь быть…

— Флориан слишком молод, чтобы управлять поместьем, — продолжала она, словно я не произнёс ни звука. — Этому твоему клоуну — судебному приставу нельзя доверить даже дышать без того, чтобы кто–нибудь не стоял рядом. Кроме того, придётся делать выплаты за поместье по смерти арендатора и опеку, а это сотни и сотни талеров, которых у нас просто нет, что означает, нам придётся продать землю, а как только это будет сделано, можно грузить остатки добра в тачку и отправляться на большую дорогу, потому что…

— Абсолютно не собираюсь быть убитым, — договорил я.

— Только не надо орать! — заорала она. — Достаточно и того, что ты пугаешь меня до смерти, когда не орёшь. Даже не знаю, почему ты так со мной поступаешь. Ты меня ненавидишь, да?

Мы были в четырёх с четвертью секундах от слез, и я ничего не мог с этим поделать.

— Ладно, — кивнул я. — Тогда скажи, что мне делать?

— Я‑то откуда знаю? Не я же влипла в эти дурацкие неприятности.

Хотел бы я быть способным сделать это. В конце концов, это вполне себе по–рыцарски, не так ли? Шаг под прямым углом, потом прыжок прямо через голову другого человека…

— Как насчёт твоего никчёмного братца? Отправь его.

Ужасно, эта же мысль только что пришла мне в голову. Это было бы… ладно, подобное не принято, но всё же в пределах нормы, в том смысле, что прецеденты случались. Конечно, на такой случай я должен быть практически прикован к постели какой–нибудь скверной, но благородной болезнью. Титурель на десять лет моложе меня и до сих пор регулярно выходит на ристалище, однако сейчас он находился в трех милях от нас, в избушке, с какой–то женщиной, которую он где–то подцепил. И если бы я действительно болел…

Я был ей благодарен. Если бы она не предложила этот шаг, я бы, быть может, всерьёз над ним задумался. Но вышло вот как.

— Не смеши, — сказал я. — Только представь, что я струшу, а Титурель умудрится грохнуть эту чёртову животину. Нам здесь ещё жить и жить. Он же станет просто невыносим, мой братец.

Она шумно сопела, совсем как — позволю себе такое сравнение — один из этих, на букву Д.

— Хорошо, — произнесла она наконец. — Но только подумай, точно ли будет лучше, если тебя убьют, а твой невыносимый братец приедет и начнёт тут всем заправлять…

— Я не собираюсь быть убитым, — сказал я.

— Впрочем, чего я распинаюсь, ты же всё равно никогда меня не слушаешь, так что лучше поберегу дыхание. — Она замолчала, хмуро уставясь на меня. — Ну?

Порой мне не верится, что когда я женился на ней, она была Прекрасной Девой Ланнандейла.

— Что — ну?

— Что ты собираешься делать?

— А, — сказал он, слегка повернувшись и вытирая лоб о предплечье. — Это ты.

Еще один мой ровесник. Он где–то на полгода постарше меня, стал хозяйничать в кузнице незадолго до смерти моего отца. Я ему никогда не нравился. Тем не менее, мы ладим. Он совсем не такой хороший ремесленник, каким себя считает, но всё же не самый плохой.

— Пришел заплатить за те бороны? — сказал он.

— Не совсем, — ответил я. — Мне нужно кое–что.

— Конечно нужно, — он повернулся ко мне спиной, вытащил из–под углей что–то оранжево–горячее и бил по нему молотом — очень сильно, очень быстро, с полминуты. Потом он сунул это обратно в угли и дюжину раз качнул мехи горна. Наконец у него появилась минутка передышки, чтобы поговорить со мной.

— Мне понадобится задаток, — заявил он.

— Не говори глупостей, — сказал я.

На запасной наковальне была свалена кучка инструментов. Я осторожно отодвинул их в сторону и на освободившемся месте разложил кусочки пергамента.

— Вот, посмотри на это.

Пергамент, на котором я сделал свои жалкие наброски, был форзацем из «Принципов торгового права» Мономаха Теанского. Его как раз хватило для короткой записки, которую я сложил вчетверо, запечатал и отправил с мальчишкой–подконюшим. Листок вернулся ко мне сложенным наоборот, а под моим посланием, написанным крупным грубым почерком, размазанным из–за отсутствия песка значилось:

Я был не в настроении. Вернувшись в дом (я был в сарае, где рылся в куче старого хлама), взял перо и чернила и написал сбоку на полях (едва–едва хватало места, если мельчить):

Слово «Пожалуйста» я дважды подчеркнул. Подконюший уже куда–то исчез, поэтому я послал судомойку. Она стала ныть, что придётся идти в домашних туфлях. Я вас умоляю.

Кузнец Моддо из тех людей, которые входят во вкус по ходу дела. Сначала он скулит и жалуется, потом сложность задачи захватывает его, а когда работа закончена, вашей главной трудностью становится забрать у него сделанное, потому что он тут же начинает придумывать бесконечные маленькие улучшения.

Но он действительно мастер своего дела. Я был в таком восторге от результата, что заплатил наличными.

— Твой чертёж никуда не годился, поэтому я изменил его, — сказал он.

Небольшое преувеличение. Всё что он сделал, так это заменил две тонкие пружины на одну толстую и добавил что–то вроде храповика, снятого с мельничного ворота, чтобы облегчить взвод. Всё было ещё липким от масла, которое он использовал для закалки. При виде этой штуки у меня мурашки побежали по коже.

По сути это был просто очень, ну очень большой капкан с противовесной прижимной пластиной.

— Всё довольно просто, — говорил я. — Прикинь сам. Возьмём птиц. Чтобы оторваться от земли, у них должны быть очень легкие кости, верно?

Эбба пожал плечами — мол, ну если ты так говоришь, то, может, где–то так оно и есть.

— Верно, — ответил я за него. — И если ты сломаешь птице лапу, она не сможет оторваться от Земли. Полагаю, то же самое и с этим ублюдком. Мы кладём тушу, а под неё эту штуку. Он прижимает тушу одной ногой, чтобы другой оторвать кусочек полакомей. Хлоп! Готово, он наш. Эта штука должна переломить мерзавцу ногу как морковку, и тогда ему уже некуда будет спешить, можешь быть уверен.

Эбба нахмурился. Уверен, вид ловушки испугал его, как поначалу и меня. Спусковая пружина была в три восьмых дюйма толщиной. Благодаря тому, что Моддо додумался приделать механизм взвода.

— Тебе всё равно придется убить его, так или иначе, — сказал Эбба.

Я усмехнулся.

— Зачем? К чёрту его. Просто держи от него подальше любую живность, и через недельку эта тварь сама сдохнет с голоду.

Он размышлял об этом. Я ждал.

— Если он может извергать огонь, — наконец медленно произнёс Эбба, — может быть, он сможет расплавить капкан.

— И заодно изжарить собственную лапу. Кроме того, — добавил я, я как раз думал об этом, — даже избавившись от капкана, он всё равно останется калекой и не сможет охотиться, чтобы прокормить себя. Как птичка, которая вырвалась из лап кота слишком дорогой ценой.