– В среду, так в среду.

– Давайте, Александр! Последний рывок! До связи.

Ирина повесила трубку.

Интересно успею до среды. Должен. Хотя по опыту знаю, что последние страницы тянуться особенно долго. Но снова я не о том. Не о том мне надо думать. А о чем? Снова об асоциальности? О новой охоте? Сложно представить, что она мне даст больше, чем первая.

Хотя, быть может, я просто не там охотился? Не в тех угодьях? Но где тогда? Может, не внизу, может, наверху. Но наверх пробиваются только через социум. Только социум способен сделать короля не на словах, а на деле. Короля, гения, чемпиона. Разве станешь чемпионом в забеге с самим собой? Где же там охотиться? И что это будет за страшный зверь?

Снова зазвонил телефон. На этот раз звонил Безладов. Я сразу вспомнил о двух трупах во дворе безымянного дома. В голове всплыли казенные фразы из уголовного кодекса.

– Привет, Володя!

– Здорово, Саня! – снова этот отвратительно бодрый голос. – Живой?

– Почти.

– Ну, раз живой, приглашаю тебя на день рождения!

– У тебя день рождения?

– Да ты просто доктор Ватсон! Угадай, когда!

– Сегодня?

– Арчи Гудвин! Мисс Марпл! Горжусь тобой! А я-то думал, ты забыл!

– Ну, как я мог. С днем рождения, Володя.

– Благодарю, – Безладов рассмеялся. – Сегодня, после семи, у меня на даче. За тобой заехать?

– Было бы очень кстати, – дача у Владимира была в Подмосковье, а автомобиля у меня не было.

– Заеду в пять. Будь готов!

– Не опаздывай.

Я повесил трубку и посмотрел на часы. Оставалось три часа на поиск достойного подарка. Интересно, сколько ему исполняется. 42? 43? 44? Так ли это интересно?

В баре у меня стояла бутылка неплохого виски, а в мастерской более-менее приличная вариация на тему женской красоты. Этим вполне можно было ограничиться. Картину он, правда, может, и выкинет, но виски точно выпьет.

Удовлетворив этим свои моральные обязательства, я два часа прилежно выписывал мой пережданный финал. Дай мне уйти! Так уходите! Вперед! Быстрее! Я тоже хочу расстаться! Хочу стать одиноким и свободным! Ну же! Почему я так медленно пишу? Сколько можно уходить? И не надо так смотреть. Не надо так жалобно дышать в трубку. Я уже все решил. И мне уже пора одеваться.

В десять минут шестого Безладов подъехал к моему подъезду. Темно-синий «Ягуар» снисходительно поприветствовал меня ворчливым рычанием. Я пожал Владимиру руку и вручил подарки.

– Утерянный Пикассо?

– Розовый период.

– Тронут. Люблю виски.

– Неделю выбирал.

– За неделю мог выбрать и получше.

– Тяжелая была неделя.

– Кстати, – Владимир нажал на газ, – помнишь наш недавний визит к друзьям Славы?

– Как забыть.

– Так вот, пока мы гуляли, во дворе завалили двух человек.

– Ирония жизни. А ты-то откуда знаешь?

– Дама, с которой я тогда ушел, хорошая знакомая хозяйки. А хозяйка, по всей видимости, крайне любопытна и общительна.

– Достойная женщина.

– Безусловно. К слову, убили каких-то местных бандитов, у каждого по ходке. Так что плакать и рыть землю вряд ли кто будет.

Изумительная новость.

Дача у Владимира была душевная. Трехэтажный кирпичный дом, просторная рубленая баня и даже винный погребок. Впрочем, как раз вина там было не слишком много, но вот коньяка, водки и портвейна хватило бы на маленькую армию. И батальоны уже начали прибывать.

Безладов знал много людей. Хороших и не очень, нужных и бесполезных, красивых и чертовски красивых. Разных. На любой вкус, цвет и запах. Из этих людей на свой день рождения он пригласил человек десять. При иных раскладах мне, наверное, было бы даже приятно.

Некоторых я знал, с остальными пришлось познакомиться. В основном творческая элита, но была и пара бизнесменов. Один из них подарил двустволку Holland & Holland, другой авторские шахматы из бивня мамонта. И хоть Владимир никогда не увлекался ни охотой, ни шахматами, но рад был, похоже, совершенно искренне.

А потом жаркая, душистая баня, огромный мангал, ледяная водка, ароматный коньяк, свежий апрельский ветер. И, конечно, тосты, тосты, тосты. За хозяина, за друзей, за литературу, за шашлык, за весну и за женщин. Часам к десяти тосты начали стихать, а гости разбились на группки по интересам.

Неожиданно для себя самого, я оказался в компании одного из бизнесменов. Звали его Николай, занимался он фармацевтикой, а разговаривали мы о сигарах. Ему нравились доминиканские, а мне кубинские. У Владимира оказались только кубинские, и его это печалило. С каждой новой затяжкой и новым глотком коньяка он становился все меланхоличнее и слезливее. И дело вряд ли было в сигарах.

– Ненавижу людей! – вдруг вырвалось из него.

– Неужели всех?

– Ну, – он погрузился в пьяную задумчивость, – может, и не всех. Но абсолютное большинство.

– Вот как раз большинство совершенно не за что ненавидеть. Ненависти, как правило, достойны лишь единицы.

– Ты меня не путай, – Николай налил нам еще по рюмке. – Сказал, ненавижу, значит, ненавижу. Ведь их же сотни, тысячи вокруг вьются. И всем чего-то надо. Все что-то хотят. Хотят, требуют, просят, умоляют. Сволочи! Какие же все сволочи!

– Хотел бы бросить все это?

– Что бросить? Бизнес?

– Людей. Сволочей.

– Хотел бы, – он тяжело вздохнул. – А как их бросишь? Бросишь их, и бизнес забросится, и денег не будет, и не курить мне тогда больше сигар. Даже кубинских.

– Значит, ты ненавидишь тех, кто дал тебе все?

– Одно другому никак не мешает. Они ведь не только дают. Чаще отбирают.

– Значит, все по-честному. Они – тебе, ты – им.

– К ангелам такую честность.

– Тебе не угодишь.

– Хотя, знаешь, – Николай глубоко затянулся ненавистной гаваной. – Иногда ведь, правда, хочется все продать, про всех забыть и тихо жить где-нибудь на краю леса. И так хорошо становится от этих мыслей. А потом одумаешься, и снова тоска нападает из-за угла.

Вот так. Одни хотят уйти оттого, что социум не дал им ничего, а другие, наоборот, – потому что им, по сути, уже нечего предложить. Они уже взяли все, что в их силах. Больше им уже не поднять. Этим уйти гораздо сложнее. Им есть что терять. Много чего терять. Так что, как правило, они остаются и жалобно смотрят на лазурь небес из окна своего Bentley. Недолго так смотрят. Секунд двадцать. Потом звонит телефон. Ведь социум ревнив и беспощаден в своей ревности.

И все же, насколько далеко могут зайти эти люди в своей спрятанной за гроздью улыбок асоциальности? Не стоит ли проверить? Вряд ли эта охота будет хуже любой другой. Ну что Коля, не желаешь испытать свою веру?

– И что, никогда не давал себе уйти? Хоть на день?

Он покачал короткостриженой головой.

– Никогда. Все думаешь, – смогу, смогу. А потом понимаешь, что нет. Снова проиграл, опять испугался.

– Жалко терять, да? Даже малость, горсть от горы?

– Так свое теряешь, не дядино.

– Все мы так. Хотим и не можем. Жаждем и предпочитаем скорее умереть от жажды, чем напиться из запретного источника.

– У меня семья, Саша.

– Семья, бизнес, деньги, друзья и встречи. Все вроде есть, а желаешь чего-то совершенно иного.

– На волю, – Николай грустно усмехнулся и сделал большой глоток коньяка. – Хочется на волю. Унестись за леса, поля, океаны.

– В гости к сказке?

– Не бывает в жизни сказок.

Его лицо вдруг стало злым. Он вылил себе в бокал остатки коньяка и резко выпил. Потом молча встал и вернулся минут через пять с новой бутылкой. В этот раз он налил и мне.

– Сказок нет. Только откровения. Наслушаешься и сдохнуть хочется.

Дальнейший разговор я почти не запомнил. Николай много пил, много говорил и даже пытался плакать. Спать мы легли последними, и лично я был почти удовлетворен проведенным вечером.

Проснулся я от резкого лязгающего звука. Надо мной, чуть покачиваясь, стоял Николай. В руках он держал Holland & Holland. Оба красивых ствола смотрели мне прямо в глаза. Не нравился мне их взгляд.