Вчера вечером Шарль тихонько трогал ее лицо. Надо признать, это было довольно приятно, его длинные пальцы так методично и нежно ощупывали все ее черты, словно он читал страницу книги, напечатанной брайлем. Ей показалось, что он с удовольствием прикоснулся бы не только к ее лицу, но она никак не поощрила его. Напротив, она отправилась варить кофе. Надо сказать, кофе получился отменный. Конечно, он не может заменить ласку. С другой стороны, и ласка не может заменить чашечки хорошего кофе. Матильда вдруг подумала, что сравнение у нее вышло бессмысленное: ласки и хороший кофе - одно другого не заменяет.

- Ладно, - вслух произнесла Матильда и вздохнула. Она поводила пальцем по стеклянной крышке стола, следуя за плавающей под ней колюшкой с двумя пятнышками на боках. Что же ей делать с Шарлем и его ласками? Не пора ли наконец отправляться в море? Ведь сегодня утром ей уже не захотелось ни за кем следить. Что ей удалось собрать на поверхности земной коры за эти три месяца? Ей попались: полицейский, которому следовало бы стать проституткой; слепой, злой как черт и удивительно ласковый; византолог, увлекающийся черчением; старушка, убивающая всех, кто под руку попадется. Что ж, урожай действительно неплохой. Жаловаться не на что. Ей следовало бы об этом написать. Это было бы куда забавнее, чем писать о грудных мышцах рыб.

- Написать, но что? - спросила она себя вслух, стремительно поднявшись с места. - Что? И для чего это нужно?

«Чтобы рассказать о жизни»,- ответила она уже про себя.

Какие пустяки! О грудных мышцах рыб хотя бы можно рассказать то, что никому не известно. А о другом? Зачем это делать, зачем писать? Чтобы кого-то привлечь? Так, что ли? Чтобы очаровывать незнакомых людей, словно ей знакомых не хватает? Чтобы вообразить, будто на нескольких страницах удастся поместить квинтэссенцию бытия? Какую такую квинтэссенцию? А может быть, чувства всего человечества? О чем она вообще может рассказать? Даже история старой землеройки, и та не очень-то интересна. Написать - значит потерпеть неудачу.

Матильда снова села, настроение у нее было мрачное. Она подумала, что мысли у нее бессвязные. А вот грудные мышцы рыб - это просто замечательно. Тем не менее так печально, когда говоришь только о грудных мышцах рыб, потому что на них всем наплевать куда больше, чем на старуху Клеманс.

Матильда выпрямилась и обеими руками откинула назад свои черные волосы. "Так-так,- рассудила она, - что-то я ударилась в метафизику, но это пройдет. Пустяки, - пробормотала она вслуx. - Мне не было бы так грустно, если бы Камилла не уезжала сегодня вечером. Опять ей уезжать. Не встреть она тогда этого летучего полицейского, не пришлось бы ей скитаться по земле. Но стоит ли писать об этом? Нет."

Должно быть, уже давно настало время снова погрузиться в морскую пучину. Главное, не задавать себе вопрос, зачем ты это делаешь. «Так зачем же?» - тут же спросила себя Матильда.

Чтобы стало легче на душе. Чтобы размокнуть в воде. Точно. Чтобы размокнуть.

На следующий день они отправились в путь в сторону Монтаржи. Адамберг сам сел за руль. Данглар устроился на переднем сиденье, Кастро и Делиль сзади. Следом ехал фургон. Адамберг постоянно кусал губы. Время от времени он поглядывал на Данглара, а иногда, переключив передачу, он на мгновенье притрагивался к руке инспектора. Словно хотел убедиться, что Данглар на месте, что он живой и никуда не исчез, ведь комиссару было нужно, чтобы его коллега всегда оставался рядом.

Адамберг мчался вперед на высокой скорости. Данглар видел, что они направляются к Монтаржи, но больше он ничего не понимал. Чем дольше они ехали, тем более напряженным становилось лицо комиссара. Его черты вдруг стали неимоверно четкими, почти сюрреальными. Казалось, физиономия Адамберга устроена так же, как лампы с регулятором накала. А еще Данглар не мог понять, почему комиссар к старой белой сорочке надел черный галстук, повязав его узлом собственного изобретения. Траурный галстук, совершенно не подходящий к случаю. Данглар озабоченно поинтересовался, почему комиссар сегодня так странно одет.

- Я специально выбрал этот галстук, - ответил Адамберг. - Милый обычай я придумал, не правда ли?

И больше не прибавил ни слова. Только всю оставшуюся дорогу изредка прикасался к руке Данглара. Прошло уже больше двух часов, как они выехали из города, когда Адамберг остановил машину на лесной дороге. Там уже не чувствовалась летняя жара. Данглар прочел на указателе: «Лес Бертранж. Государственная собственность», - а Адамберг сказал: «Приехали», - и дернул ручной тормоз.

Он вышел из машины, отдышался и осмотрелся, покачивая головой. Потом разложил карту на капоте машины и подозвал Кастро, Делиля и полицейских, ехавших в фургоне.

- Мы пойдем сюда.- Он показал направление. - Сначала по этой тропинке, потом по этой и вот этой. Дальше мы осмотрим всю южную часть массива. Наша задача - прочесать зону вокруг вот этой лачуги в лесу.

Его палец вычертил на карте небольшой круг.

- Круги, опять круги, - пробормотал он.

Адамберг небрежно сложил карту, так что она превратилась в бесформенный комок бумаги, и протянул ее Кастро.

- Выводите собак, - напоследок скомандовал комиссар.

Шесть овчарок на поводках с лаем выпрыгнули из фургона. Данглар, не очень любивший этих животных, отошел в сторонку и инстинктивно запахнул поплотнее полы просторной серой куртки, словно она могла защитить его от собак.

- И все это ради старухи Клеманс? - спросил он.- А что будут делать собаки? Она же нам не оставила даже лоскутка своей одежды, чтобы они могли взять след.

- Все, что нужно, у меня с собой,- ответил Адамберг, вытащив из фургона небольшой сверток и сунув его под нос собакам.

- Это тухлое мясо, - сказал Делиль, сморщив нос.

- Оно пахнет смертью, - заметил Кастро.

- Совершенно верно, - согласился Адамберг.

Он подал знак, и они отправились к первой тропинке, начинавшейся справа от них. Впереди бежали собаки, рыча и натягивая поводки. Один из псов ухитрился сожрать часть мяса.

- Ну и придурок этот пес, - сердито заметил Кастро.

- Мне это не нравится,- проворчал Данглар, - совсем не нравится.

- Не сомневаюсь, - ответил Адамберг.

По лесу невозможно пройти бесшумно. Звуки окружали их со всех сторон: ломающиеся ветки, убегающие зверьки, улетающие птицы, шуршание листьев под ногами, лай собак, рвущихся то в одну сторону, то в другую.

На Адамберге были обычные старые черные брюки. Его траурный галстук сбился и висел на плече. Он шел молча, заложив руки за пояс, и сосредоточенно ловил взглядом малейшее отклонение собак от тропинки. Прошло три четверти часа, как вдруг собаки разом свернули влево. Тропинки там уже не было. Приходилось пробираться среди ветвей, огибать деревья. Люди шли медленно, а овчарки тащили их вперед. Согнутая ветка больно хлестнула Данглара по лицу. Первая и лучшая из собак, по кличке Будильник, остановилась метрах в шестидесяти впереди. Подняв морду и оглушительно лая, она покрутилась на месте, потом поскулила и легла на землю, очень довольная собой. Адамберг замер, вцепившись пальцами в ремень. Он осмотрел участок, где лег Будильник: несколько квадратных метров между дубами и березами. Он потрогал нижнюю ветку одного из деревьев, сломанную, судя по всему, несколько месяцев назад. На месте надлома уже появился мох.

Губы Адамберга как-то странно сжались, как обычно бывало в минуты крайнего волнения. Данглар это тут же заметил.

- Позовите всех, - приказал Адамберг.

Потом он посмотрел на Деклерка, который нес мешок с инструментами, и сделал ему знак приступать к работе. Данглар с опаской наблюдал, как Деклерк развязывает мешок, достает оттуда кирки и лопаты и раздает людям.

Целый час Данглар запрещал себе думать о том, что они ищут. Но он не мог больше отрицать очевидное: они искали именно это.

«Нас ждут находки» - кажется, так сказал вчера Адамберг. Этот черный галстук. Оказывается, комиссар не чуждался символики, какой бы мрачной она ни была.