Несколько минут, тянувшихся бесконечно, как вечность, я терпела, потом не выдержала и приоткрыла один глаз. Огляделась и распахнула второй. Я сидела у стенки сплетенного из ветвей шалаша, устланного сухим мхом и мелкой травкой, а шеосса нигде не было. Мелькнула мысль попытаться сбежать – и тут же растаяла. Руками я уже могла немного двигать, но ноги до сих пор оставались парализованными.
Внезапно ветви в дальнем от меня углу раздвинулись, и в щель протиснулся шеосс. В лапах он держал две деревянные посудины, больше всего похожие формой и размером на ведерки, в каких продается квашеная капуста. Одну он протянул мне, вторую примостил на крохотную кривенькую полочку.
Я демонстративно спрятала руки за спину, и близко не собираясь ничего брать у этого гада. Хватило одного раза, второй не попадусь.
– Ешь, – внезапно хрипловато буркнул он.
Его неожиданная разговорчивость меня ничуть не удивила и не обрадовала, лишь острее кольнула сердце горечь разочарования. Глупо ждать чего-то доброго от разумного существа, которое обращается с беззащитной незнакомкой как с рабом или вещью.
– Да пошел ты… – вырвалось само, ну а потом я уже добавила от души: –…со своими подачками, подлый гад! Сволочь, садист, живодер недобитый!
В сердцах я забыла, где нахожусь, и крыла его по-русски, спеша выплеснуть всю свою ненависть. Наверняка он это чувствовал, хотя и не понимал, но отвечать не собирался. Поставил посудину неподалеку от меня и сел у противоположной стенки, изредка поглядывая в мою сторону желто-зелеными глазками, в глубине которых светилось откровенное презрение.
И вот оно было самым неуместным в этом месте и этой ситуации, хотя я не сразу это заметила.
Некоторое время тишину странного жилища нарушало лишь шуршание ветвей от ветра, потом шеосс взял свою чашку и начал есть. Судя по всему, там было что-то молочное, сметана или простокваша: на морде монстра, поразительно похожей на человечье лицо, остались белые капли. Он вытер их какой-то серой тряпкой, отставил пустую чашу и, покопавшись в подстилке, достал плоскую деревянную шкатулку.
Я настороженно следила за каждым его движением, ноги постепенно оживали, и вместе с ними возрождалась надежда на спасение. Смешно ведь не попытаться сбежать, если это единственный шанс выжить самой и спасти деда.
– Ты хотел быть шеосс, – произнося слова как-то слишком медленно, словно с трудом, бесстрастно объявил мой враг, глянул на меня с откровенным ехидством и победно завершил: – Теперь ты шеосс!
Целую минуту, а может и две, я потрясенно таращилась на него, пытаясь понять, что он хотел этим сказать и есть ли какое-то второе или третье значение у этих диких слов, но монстр молчал, многозначительно постукивая по шкатулке обезьяньими пальцами.
– В каком смысле? – сообразив, что реплика за мной, сухо осведомилась я.
Он снова высокомерно ухмыльнулся и с неожиданной выразительностью оглядел меня с ног до головы. Автоматически проследив за его взглядом, я обмерла, не желая верить в происходящее.
Шоколадная шерстка, которую научил меня выращивать дед, просто на глазах росла и зеленела, превращая меня в точную копию сидевшего напротив шеосса. Вот теперь значение его слов наконец дошло до меня более чем отчетливо, и новая волна отчаяния затопила душу.
Теперь бесполезно даже пытаться сбежать: вторая часть плана – достать одежду, сменить облик и попытаться добраться до любого мага – мне уже недоступна. Ни один человек не станет задаром слушать шеосса, которых тут считают духами леса, способными за ночь вырастить любое дерево. Сначала от меня потребуют оплату… а где я ее возьму?
И я снова сорвалась, глупо и некрасиво, как самая натуральная гламурная истеричка, которых давно узнаю с первого взгляда и просто на дух не выношу.
– Какой еще шеосс?! – заорала во все горло, словно монстр был глухим. – Какой, ко всем чертям, шеосс?! Я никогда не собиралась такой оставаться, мне всего-то и нужно было выжить несколько дней, пока доберусь до поселка!!!
О том, что там я намеревалась просто обокрасть селян, оставив взамен одежды сомнительную расписку на имя Бестенса, я, разумеется, смолчала, надеясь, что этот вопрос никогда не возникнет в лохматой башке шеосса.
– Тут сказано, – с откровенным превосходством заявил он и достал из шкатулки документ.
Именно документ, каллиграфически выписанный на плотной, пожелтевшей бумаге замысловатыми значками и украшенный бледно светящимися печатями.
Я схватила его в руки и принялась лихорадочно складывать в слова, знакомые с детства, местные буквы, спеша и ошибаясь на каждом слоге:
– «Каж… каждый, кто при-дет в лес на… нагой… и во… возьмет об… образ…»
– Не умеешь, – еще высокомернее констатировал шеосс и, отобрав у меня документ, начал читать медленно и с явным удовольствием: – «Каждый, кто придет в лес нагим, добровольно примет образ шеосса, найдет клад, сделает редкий дар и примет ответный дар, – навеки станет шеоссом!»
– Ко мне это не подходит! – обрадовалась я. – Я тебе никакого дара не делала! И клада не находила!
– А ягода? – снисходительно фыркнул он. – Ты думала про незнакомую мне ягоду, я ее создал и тебе подарил. Теперь буду такие сажать.
– А клад? – ехидно осведомилась я. – Клада не было!
– Ты его нашла, защиту нарушила и сверху сидела. – В голосе шеосса чувствовались раздражение… и разочарование, что ли.
– Бред! Я не клад искала, а сухие листья, чтобы сделать себе постель. И шерсть отращивала только потому, что никакой одежды у меня нет, а сидеть под дождем нагишом холодно! – протестовала я, а в душе стремительно росла безумная надежда.
Возможно, у меня есть шанс избежать вступления в клан шеоссов, раз он начал переговоры?
– Весной в лесу таких листьев не бывает, – логично заметил зеленый зверь и сухо добавил: – А эти никто не видит. Только имеющий дар. А раз у тебя есть дар – ты могла сделать платье, а не шкуру шеосса! Значит, лжешь. Ешь и ложись спать, утром пойдешь учиться сажать дубы. Это теперь твоя жизнь.
Встал и направился к той стене, откуда пришел. Я сразу же очень отчетливо представила, как годами брожу по лесу, копая ямки под саженцы, потеряв из-за проклятого монстра все, чего у меня еще нет, но могло бы быть. Родителей и родной дом, деда и того пока неизвестного, но заведомо самого замечательного парня, которого я еще не встретила.
И не могла, как я теперь понимаю. Просто дед никогда бы этого не допустил. Только перед уходом сюда я внезапно сообразила, почему, едва познакомившись со мной, парни исчезали, не оставив координат. Некоторых почти сразу разоблачал дед, угостив домашней наливочкой и разговорив, другие прокалывались сами, как только попадали в нашу квартиру, заставленную старинной мебелью и антиквариатом.
И как деду удалось уговорить Клавдию Степановну, владелицу четырехкомнатных хором в дореволюционном доме, пустить нас на квартиру, теперь тоже догадываюсь. Понимаю, и почему она потом по-настоящему уважала деда и считала меня внучкой, нянчилась и воспитывала почти двенадцать лет, пока внезапный сердечный приступ не настиг старушку в булочной, когда при ней не оказалось приготовленных Бесом пилюль.
Все это промелькнуло в мозгу не молнией, а обжигающим откровением, заставившим меня снова взорваться ненавистью к проклятому монстру. И пусть он умеет говорить по-человечески и даже читать, на поверку это чудище хуже дикого зверя, который охотится только из-за голода.
– Я никогда не лгу! – закричала, всей душой желая убить, стереть в порошок существо, превратившее меня в шеосса ради дурацких дубов. – И никаких платьев делать не умею, иначе и близко бы сюда не попала! Это ты, гад, убийца, подлец, придумал хитрые правила и ловишь бедных людей, чтобы превращать в своих рабов! Чтоб ты сгорел, чудовище!
Ослепительная вспышка заставила меня на миг зажмуриться, но уже в следующий момент, услыхав потрескивание огня и почуяв едкий дым, я распахнула глаза и потрясенно замерла, глядя на яркий факел, в который превратился шеосс. Но горел не только он, язычки пламени весело лизали своды шалаша и устилающий пол мох, дымились корявые полки и пустая чашка.
