Я уже не думаю о неком П., который может быть сейчас с другой женщиной. Я не вспоминаю о том, что мужчина с золотыми волосами, чьи губы чувствую на своей шее, сегодня утром еще не существовал в моей жизни. Я знаю его целую вечность. Déjà vu?[6] Кто объяснит чувство тревоги, когда попадаешь впервые в незнакомое место и точно знаешь, что ждет тебя за поворотом или дверью? Как сказать ему, что когда-то давно эти руки уже обнимали, а это тело уже любило тебя? Где ты так долго был? Почему столько долгих лет я провела без тебя? Не сон ли ты? Не исчезнешь ли ты так же внезапно, как и появился?

Он что-то шепчет, осыпая мою кожу горячими поцелуями, но я не слышу, меня окутала плотная тишина. Я способна только чувствовать каждую родинку, каждый изгиб, складочку его тела, от которой все дрожит и стонет во мне. Кажется, это сон и я боюсь проснуться, боюсь, что долгие поцелуи, от которых заходится дыхание и останавливается сердце, – плод моего возбужденного ума. Я схожу с ума от тоски по незнакомому мужчине, с которым так давно пыталась стать одним целым, или безумствую от страсти к единственному и желанному, которого мысленно называю Великой Любовью.

У моих студентов заспанный вид. Они медленно занимают места, рассаживаясь преимущественно на галерке. Еще бы! После часовой паузы, проведенной в буфете или в сквере на скамейке перед центральным входом, надо напрягаться. Иностранные языки будущим Пироговым и Боткиным не даются. На улице мягкая теплая осень, а в аудитории до тошноты пахнет краской. Честно признаться, у меня тоже нет желания торчать здесь. Работа.

Я хорошая тетенька и никого не мордую (любимое выражение Фибки Домбровского), а доверительно, почти ласково пытаюсь объяснить моим тунеядцам, что образованный врач должен время от времени научную литературу в иностранных журналах почитывать.

Опыта убеждения у меня маловато, но все-таки иногда появляются желающие (исключая упорных отличников, конечно) пополнить ряды цивилизованных обитателей этой планеты.

После вступительной речи о пользе Fremdsprache[7] прошу напрячься и предлагаю коротенький тест.

– Двоек ставить не буду. Пока. Желающие могут оставить автограф.

За окном беззвучно моросит дождь. Пешеходы прибавили шагу. Море разноцветных зонтов и нескончаемый поток машин. Темно-зеленый «форд» остановился на противоположной стороне улицы, и мне стало ясно, отчего с утра сосет под ложечкой и хочется спрятаться ото всех.

Надо быть полной идиоткой, чтобы переживать, так реагировать на встречу с человеком, который с переменным успехом так давно морочит мне голову.

Появление Павла в моей жизни очень озадачило Танюшу, и она долго относилась к нему как к существу второго сорта, младшему брату по разуму, считала его извращенцем, отдающим предпочтение партнерам с некоторыми уродствами. Поняв, что для Павла я в некотором роде то же, что для нее – Валюша, она успокоилась, простив даже отсутствие интереса к ее персоне. Редкий случай. Танюше как кислород необходимо внимание. Она чахнет, если рядом нет человека, потакающего ее капризам, своего рода вампиризм, которым она страдает, вытягивая из окружающих способность сопротивляться. Павел же относится к числу немногих, владеющих даром смотреть сквозь Танюшу, не замечать присутствия и не морщиться от ее навязчивой манеры общаться.

Глупейшая ситуация. Сейчас он увидит меня у окна и решит, что я караулю его, как верная собачонка. Хотя откуда ему знать, в каком окне маячит силуэт терпеливой и всепрощающей подруги, которая еще вчера была уверена, что сошла с дистанции. Все сначала? Новый день, новый бой? Сколько можно, девочка моя, наверно, пора остановиться и признать, наконец, свое поражение, не питать ложных иллюзий, потому что это все ненастоящее и ничего не вырастет из отношений, кроме того, что есть.

Подтянут, красив, как всегда. Женщины оглядываются. Еще бы! Как с рекламной картинки «Летайте самолетами “Аэрофлота”».

Пускай подождет. Я жду иногда неделями. Не бежать же сломя голову, перепрыгивая через ступеньки. И без того неподъемный портфель догружаю «отчаянными попытками» моих эскулапов и медленно бреду на кафедру. Расписание на завтра. Плащ. Кто-то «одолжил» мой зонтик. Впрочем, прогулка под дождем на сегодня отменяется.

Он стоит у подъезда и широко улыбается. Неотразим. Даже лучше, чем Делон в молодые годы.

– Ты замечательно выглядишь.

Ему очень нравятся строгие костюмы и блузки, которые просто кричат о благосостоянии моей семьи, обувь, стоящая пару зарплат простого коллеги-преподавателя. Он не устает повторять, что Мадам, моя мамочка, – настоящая женщина, если научила меня так одеваться, держаться, разговаривать и прочая и прочая. Иногда кажется, что мы так долго почти вместе только потому, что меня можно показывать не стыдясь, не боясь, что залью вином скатерть, посажу соусом пятно на блузку или скажу глупость.

Он еще не теряет надежды познакомиться с ней. Почему-то я всегда откладывала этот важный шаг, наверно, боялась услышать неодобрение из уст такой безупречной Дамы. Может быть, хорошо, что этого так и не произошло, поэтому не придется придумывать оправдания одно нелепее другого, чтобы не чувствовать себя ущербной и неспособной завязать нормальные отношения с мужчиной, если мы с Павлом окончательно расстанемся. Я оставила себе пожарный выход, подстраховалась, где-то внутренне понимая, что все может прекратиться так же внезапно, как и началось.

Я благодарю за комплимент и, как последняя дура, улыбаюсь в ответ. Это слабость. Или болезнь. Три года встреч урывками, в спешке, в перерывах между бесконечными полетами, какими-то курсами, ремонтом квартиры, до сих пор далеким от завершения, шумными вечеринками и вечными друзьями.

Мне хочется, чтобы он спросил, как я жила без него, чтобы прижал к себе и сказал, как в первый раз: «Я больше тебя никуда не отпущу!» Мне хочется успокоить гложущую тоску и предчувствие приближения чего-то непоправимого, но он слишком перевозбужден, переполнен впечатлениями, ему не до моих «хочу». Сунув небрежно пакет и усадив в машину, весело рассказывает о полете. В пакете чудесный шарф и тонкие перчатки из мягкой замши. Он настолько внимателен. Естественно, на улице осень, а маленькая девочка вечно теряет перчатки и забывает о своем горле. А может быть, все не так плохо и я насочиняла себе страшную историю, в которой нет ни капли правды? Если наши отношения так плохи, если я ему совершенно безразлична, зачем тогда нужны эти встречи, почему дарит подарки, помня мои слабости, привычки и вкусы?

Он мастерски ведет машину, лавируя в потоке, избегая столкновения с пешеходами, выскакивающими тут и там почти из-под машины, и постоянно говорит, не останавливаясь ни на минуту. Я слушаю вполуха и смотрю на грязную, размытую картинку за окном, на потоки воды, разлетающиеся брызгами из-под несущихся автомобилей, на многоцветие зонтов на фоне хмурого неба и никак не могу понять, почему и зачем я еду с ним. Я совершаю поступки против нормальной, здравой логики, веду себя глупо и не могу остановиться. Зачем нужны отношения, которые не приносят ничего, кроме неудобства, неудовлетворения, недовольства собой? Кто пострадает оттого, что они прекратятся? Я понимаю умом, что не нужна ему так, как нужна любимая женщина, он прекрасно обходится без меня!

У дома, продуваемого ветрами, среди чахлых ощетинившихся колючками кустиков, ведущих к канаве, именуемой оврагом или иногда парком, он загнал машину на стоянку, охраняемую дюжиной ободранных дворняжек и помятым дядькой, который тут же высунулся из вагончика. Меня вечно коробит от его наглой физиономии. Он смотрит, прищурившись, усмехается и, вероятно, сплевывает за моей спиной, сравнивая с другими девицами. Для меня не секрет, что этих «других» Павел также катает на своей новой машине и приводит в гости. Я, опустив голову, жду, чувствуя, как нарастает недовольство собой и мое терпение приближается к последней капле.