Оставшуюся часть пути мы с Рамиресом промолчали. Надеюсь, он не обиделся, что-то я уж очень резко с парнем. Не люблю жизни учить, она такая засранка – в какой-то момент сама всему научит, вот только часто эта наука потом больно отзывается. Ладно, как говорил отец: перемелется, вторсырье для производства отбойников будет.

Над кантоном – по сути, таким же фортом, как и все вокруг, только больше и выше – реяло уже знакомое знамя. Бурый медведь держал в руках плазменную винтовку. Похоже, Гризли ровесник Леши, а может, даже и чуть помладше будет. Автоматические бронированные ворота разъехались в стороны, и двое пехотинцев с такой же эмблемой у сердца, что была на флаге, сурово поглядели на нас.

– Пойдем, – махнул рукой Рамирес. – Чего на них пялиться? Энпээсы же.

Я зашагал вперед, надо же, а выглядят, как живые, у каждого даже лица разные. Мне вспомнился личный боевой отряд. Там даже старик был, значит, работают тут над неигровыми персонажами.

Расположенное за крепкими стенами городом назвать можно было с натяжкой. Множество однотипных построек, как я понял, казарм; еще какие-то приплюснутые и широкие здания из непрозрачного плексигласа, спаянные швами из металла, улицы вымощены пластинами из неопознанного материала темно-синего цвета. Минимализм в чистом виде.

По пути нам встретилось с пяток патрулей. Пехотинцы в экзоскелетах из композитных волокон с щитками, укрепленными армированными металлическими нитями, и в открытых шлемах вышагивали мимо. Да, это не те бродяги, что нападали на меня. Тут чувствуется полная прокачка. Интересно, атакуй меня шестеро таких ребят, я бы выстоял или нет? Едва ли.

Попетляв между бесконечными одинаковыми кварталами, Рамирес вывернул к невысокому, в каком-то старом стиле, зданию. Я с удивлением разглядывал запыленные стеклянные окна, бетонные стены и добротную деревянную дверь.

– Здесь все игроки кантона и собираются. Промочить горло, рассказать о том о сем. Идем, – потянул он меня за руку.

Я завороженно потрогал теплую деревянную поверхность, вдохнул терпкий запах смолистой пряности и, поколебавшись, вошел внутрь.

Дверь открылась, и высокий крепкий человек посмотрел на меня скорее пренебрежительно, чем вопросительно. Ну да, в гражданке я выглядел не так внушительно, как в бронекостюме с оружием и знаками отличия. Так, обычный толстяк, когда-то давно, скорее даже в прошлой жизни, занимавшийся спортом. Однако к чести дворецкого, он лишь спросил:

– Как вас представить?

От такого откровенного лицемерия я поморщился. Охрана внизу по три раза проверила мою личность и по должностным инструкциям должна была уже передать всю информацию наверх. Поэтому вопрос был риторический, но отвечать пришлось.

– Ревякин Андрей Михайлович, капрал воздушно-патрульной службы сорок третьего отдела второго доминиона к господину Меркулову Леониду Сергеевичу.

Дворецкий, который, судя по оружию на поясе, был еще и личным телохранителем министра, благодушно кивнул. Свою роль я начинал отыгрывать вполне неплохо.

– Господин министр ждет вас.

А вот от этих слов я невольно вздрогнул. Когда человек такого ранга откладывает все дела и ждет тебя, надо очень постараться, чтобы исход встречи был хорошим. Как говорят, не боятся только дураки.

Я пошел по длинному холлу за дворецким. Количество артефактов и попросту предметов старины на один квадратный сантиметр здесь зашкаливало. Мебель из резного дерева, картины, гобелены, античные статуи, настоящая бумага на письменном столе. Я на секунду испугался, что фон тут заоблачный, но потом мысленно хлопнул себя по лбу. Меркулов уж точно об этом позаботился, он же не смертник. Поражало другое – то спокойствие, которое царило в этом королевстве запрещенных вещей, за которые обычный смертный уже летел бы на орбитальную колонию. Что называется закон, как среднее силовое поле: тяжелый транспортер проскочит, а легкий флайер увязнет. Аналогии, что называется, понятны.

К слову, «тяжелый транспортер», он же министр труда и социальной защиты Меркулов Леонид Сергеевич, сидел в библиотеке. Не в той стерильной комнате с кучей дисплеев, а в настоящей, с множеством потрепанных фолиантов и разноцветных корешков, теснящихся на полках. Чиновник монотонно тер висок, видимо, мучаясь от головной боли, и цепко щупал меня взглядом, соотнося прочитанное в досье с реальным человеком. Его сынок сидел рядом, как напроказничавший щенок возле большого и маститого пса.

– Добрый день, – поздоровался я.

– Так вы, значит, и есть тот самый сотрудник воздушно-патрульной службы?

– Судя по всему, бывший, – поддакнул сынок, но под гневным взглядом отца быстро стушевался и замолчал.

– Да, Ревякин Андрей Михайлович, капрал воздушно-патрульной службы сорок третьего отдела второго доминиона, – шестой или седьмой раз за сегодня отчитался я.

– Ну что же вы, капрал, – укоризненно склонил голову на плечо министр, – поспешили, мальчику чуть руку не сломали?

Я хотел съязвить, что по тем документам, которые прочитал, выходило, что мальчишка после всех зафиксированных побоев вообще должен быть трупом, но сдержался.

– Сожалею, – выдавил я из себя.

– Мне стоило больших усилий вовремя замять это дело, – рассуждал вслух Меркулов. – Знаете ли, человеку на моем месте скандалы не нужны. Надеюсь, вы сожалеете о случившемся?

– Ваш сын пытался изнасиловать девушку, – смотря под ноги, ответил я.

– Попытка не пытка, – рассмеялся Меркулов. – Думаете, я не знаю, какого оболтуса вырастил? По-хорошему, выслать бы его куда-нибудь в четвертый или пятый доминион…

– Папа! – вскинулся Игорь.

– Но куда там, – отмахнулся от него министр. – Жалко, какая-никакая, а кровь. Что до той девчонки, так она теперь будет как у Христа за пазухой. Вы уж поверьте. Но вот с вами нужно что-то решать.

– Я прошу прощения за свой поступок, – через силу выдавил из себя всю ночь репетированную фразу и покраснел, как школьник.

– Игорек, видишь, Андрей Михайлович все осознал. Хочет снова стать полноценным членом общества.

– Пусть встанет на колени.

Министр открыл было рот, чтобы ответить сыну, но тут же беззвучно закрыл. Мальчишка вскочил на ноги и в два прыжка оказался около меня. Его бледное худое лицо исказилось от гнева, в уголке рта собралась слюна, глаза блеснули безумным огнем.

– На колени, сука, и тогда, может быть… Может быть, я позволю тебе жить.

Я всегда считал себя достаточно спокойным и уравновешенным человеком. Как до этого момента, так и после. Но в тот момент черная пелена гнева затмила глаза. Я искренне не понимал, что должно было в этом мире сгнить окончательно, раз я стою сейчас здесь, а передо мной молодой испорченный мажор, диктующий условия. Недоумевал, почему сейчас должен извиваться ужом перед этой мразью, которая младше меня почти вдвое. Не осознавал, с какой стати рука почти без размаха вдруг ударила сопляка в скулу, да так хорошенько, что у того что-то хрустнуло.

Сын министра сел на задницу, держась за лицо и удивленно поглядывая то на меня, то на отца. Он был обескуражен и ошеломлен. Мальчика посрамили на глазах у самого самодержца, всесильного и никогда не дающего свое чадо в обиду. Пацан за всю жизнь не научился хорошему поведению, и теперь жизни пришлось учить его.

Бывают моменты, которые мы вспоминаем через десятки лет так же четко, будто они случились вчера. Я стоял и записывал на подкорку плаксивое выражение глаз Меркулова-младшего, его совсем детское всхлипывание, дрожащие тонкие губы. Секунда, две, три. Удар последовал настолько сильный, что у меня перехватило дыхание. Дворецкий подобрался тихо, будто раньше служил правительственным шпионом. Кулак пару раз уверенно прошелся по печени, не спасли даже мои толстые бока, и локоть упал на позвоночник, как большой башенный кран на землю.

Уже на полу, с заломленными руками и видя лишь лакированные туфли министра у самого носа, я услышал голос, который определил мою судьбу: