– Грамотен, вижу, – буркнул майор.

– По грамоте и уму был избран в депутаты, чтоб глупыми речами не осквернять драгоценного слуха государыни. В грамоте своей порока не вижу…

Полковник Чернышев прервал их препирательства:

– Сказываешь, сотник, что окрестные места хорошо тебе ведомы?

– По здешней округе и ночью могу пройти безошибочно, будто пес по родному подворью.

– Он тут свой, как цыган на конной ярмарке, – вновь съязвил майор Естифеев и сделал вид, что сплевывает себе под ноги.

Падуров пыхнул злым румянцем, тут же ответил майору:

– Счастье ваше, господин майор, что не дворянин я! Но за оскорбление ответ держать потребую! Не конюх я ваш! Вас жизнь еще не мяла, а у меня терто полозом по шее не единожды! Закончится сия баталия под Оренбургом – свидимся как ни то… И смею вас заверить, сколь раз ни стрелял я влет, ни одна пуля мимо не уходила!

Майор Естифеев рванулся со стула, готовый тут же принять вызов, но полковник Чернышев возвысил голос, и все собрание встало, слушая решение командира:

– Господа офицеры! Через час выступаем. Никакого барабанного боя! Без гвалта, ругани и сутолоки. Впереди пойдут калмыки и самарские казаки, за ними обоз с провиантом, за обозом гренадеры в санях. Вам, подпоручик Кутузов, с вашей полуротой прикрывать арьергард корпуса. Готовьтесь, господа офицеры. Всевышний Бог и темная ночь нам в помощь. Да смотрите за своими солдатами, чтоб в санях не спали. Похватают тогда нас воры, как ярыжек кабацких, кои лыка уже не вяжут!

Илья Кутузов вышел последним. Натягивая рукавицы, замедлил шаг у крыльца и услышал, как казачий сотник Падуров говорил своим товарищам:

– Нам, братцы, доверено господином полковником быть в проводниках. Оконфузиться нам никак негоже!

– Да уж потрафим господину полковнику, весьма доволен будет, – рассудительно ответил высоченный и плечистый казачина. Молоденький солдат повернулся в сторону церкви, размытый лунный свет упал на безусое румянощекое лицо. Илья Кутузов едва не завалился в сугроб, надутый у паперти, шагнув мимо ступеньки.

– Боже мой, Тимоха? Тимоха Рукавкин? Какими судьбами? Вот так встреча негаданная!

Илья Кутузов сгреб в охапку оторопевшего от неожиданности Тимошку, а над спиной подпоручика медведем навис Ерофей, готовый голыми руками переломить офицера надвое и с головой засунуть в сугроб, если, не дай бог, случится вдруг что непредвиденное для их замысла.

Тимошка быстро справился с испугом – чего греха таить, зашлось сердце в первый миг, не чаял встретить в войске полковника Чернышева самарского знакомца Кутузова. Похлопав в ответ подпоручика руками по спине, Тимошка с такой же радостью затараторил:

– Вот так дела у нашей бабки – посадила тесто, а испеклись хлеба! Стало быть, и вас прихватил с собой господин полковник? А капитан Балахонцев где? В Самаре остался? Ну как там мой дед Данила, жив-здоров? Да сказывай быстрее, видишь, войско двинулось, а нам впереди всех надобно быть!

– Дед твой Данила жив-здоров, – ответил Илья. – Да постой же! Ведь он сказывал, что ты болен и по той причине остался в Яицком городке? И вдруг – здесь…

– Был болен. Лекарь неделю ходил за мной, – подхватил Тимошка, радуясь, что Илья Кутузов проговорился, каким образом он был «оставлен» дедом на Яике. – А как из Яицкого городка в Оренбург поспешил господин майор Наумов с отрядом сикурсовать осажденным, то я и упросил взять меня с ними послужить матушке-государыне. Еще тамошний капитан Андрей Прохорович Крылов через меня особливый гостинец передал супруге своей да малому сынишке Ивашке, кои этим часом в Оренбурге от мятежников укрываются.

– А как к бунтовщикам-то угодил? – допытывался Илья Кутузов, провожая взглядом пятнадцать подвод, на которых везли воинские припасы и заряды к полевым пушкам.

– Тимошка, идем! – позвал Маркел Опоркин, видя, что особой беды от встречи Тимошки Рукавкина с самарским офицером не случилось.

– Иду, дядя Маркел! – И к Илье Кутузову: – Был в поле на сражении против самозванца, да нас воры конницей офрунтили. Майор Наумов каре сделал и отбился, а я ногу некстати себе повредил, в городской ров завалился. Думал, отлежусь незамеченным до ночи, ан не вышло. Воры приметили и на меня втроем навалились, повязали ремнями. Как вовсе жизни не лишили, ума не приложу. Должно, пожалели по малолетству моему. А потом Господь случай дал бежать от разбойников. Говаривал дед Данила, что гнилого болота и черт бережется, тако и нам того самозванцева плена… Ну, Илья, побежали мы в авангард. Успешного похода!

– Тебе тоже! Я в тыл поставлен, вас прикрывать, – отозвался Илья Кутузов, провожая взглядом Тимошку, убегающего во тьму вслед за санями и казаками.

– Вот Даниле радость-то будет узнать, жив-здоров его внук и сражается супротив самозванца. – Илья Кутузов отыскал своих солдат – пять саней, а в каждых по семь солдат. Коротко объяснил задачу, поставленную командиром корпуса, сел в седло, терпеливо ожидал, пока войско вытянется из припорошенной поземкой и затворившей наглухо ставни Чернореченской крепости. И лишь после этого, отстав от корпуса саженей на двести, тронулся со своей полуротой. Сторожевые солдаты, оставленные в крепости полковником, затворили за их санями тяжелые, петлями поющие от стужи ворота.

Бревенчатая стена поверх высокого вала, исхлестанная недавними еще осенними дождями, а теперь замерзшая до звона, скоро растворилась в ночи, и только купол собора с крестами некоторое время был виден. Но дорога скоро пошла между лесистыми холмами, и купол, словно накрытый шапкой облаков, вовсе пропал. И луна, надрожавшись на порывистом ветру, как под одеяло, нырнула за тучу.

Часа через два задубевший на ветру полковник Чернышев не выдержал, слез с коня и пересел в просторные сани, укрылся тулупом, наказав майору Естифееву зорко поглядывать за дорогой, за колонной корпуса и особенно за проводниками.

– Должно, поясницу стужей стянуло, страсть как ломит, – пожаловался он Естифееву, умащиваясь под тяжелым тулупом и покряхтывая.

Переметенный мягкими сугробами проселочный тракт скоро укачал полковника, и он не заметил, как задремал. Когда сани резко качнуло в сторону, проснулся. Испугался непонятно влажной темноты вокруг себя, потом опомнился, высунул лицо из-под тулупа, спросил майора Естифеева, который все так же сутулился в седле рядом с санями:

– Тихо ли впереди? Какие вести от дозорных казаков?

– Тихо, ваше высокоблагородие, давно уже свернули с Оренбургского тракта, проселком идем к реке Сакмаре, чтобы не ткнуться в сторожевые заставы воров, – вместо майора Естифеева ответил сотник Падуров, который ехал, а вернее, это майор ехал с ним стремя в стремя, демонстративно трогая рукой пистоль за поясом.

За спиной полковника Чернышева, в двух саженях от его саней, что-то еле слышно напевал по-своему калмыцкий полковник, скрипел снег под полозьями, бежала луна по очистившемуся от туч небу, мелькая за верхушками деревьев: быть дню морозным, коль небо высветилось бессчетными звездами.

– На рассвете минуем самозванцевы заставы по дальним хуторам да уметам и будем на реке Сакмаре как раз против Оренбурга, где воры нас и не ожидают, – снова подал голос Тимофей Падуров. – А ежели, спохватись, и приметят нас да кинутся по следу – поздно будет. Пушками отобьемся, а там и гарнизон на подмогу подоспеет, случись что не так.

Майор Естифеев вновь выказал свое недоверие проводнику, сказав с насмешкой:

– Оно и видно: что ни казак на Ягасе, то стратег…

– А иначе бы казакам не выжить средь кочевых полчищ, – тут же ответил Тимофей Падуров. – За казака некому думать, не то что в армии – там все на старшего возложено.

– Веди, сотник, веди моих солдатушек бережно! Самолично рапорт нарочным пошлю матушке-государыне. Чином и поместием пожалует тебя за усердие, – обещал полковник Чернышев. Говорил и сам верил, что так оно и будет. Сколь верст уже прошли, и, слава богу, все идет удачливо.

На востоке засерел небосклон, луна приклонилась к горизонту, потускнела, лишилась былой красоты, а скоро и вовсе ушла из виду. Утих надоедливый ветер, зато мороз еще нахальнее щипал за нос и за щеки, заставляя солдат кутаться во что попало с головой.