Илья вошел в горенку, где пахло старой ветошью, квашеной капустой – миска стояла на столе – и сохнувшими на припечке валенками.

– Тятя, скажи, христа ради, где Аграфенушка, где Федюша? – Илье невмочь было ждать, пока хворая и располневшая от водяной болезни теща трясущимися руками засветит жировую коптилку от уголька из печи.

– Увез ее аспид с собой, Ильюшенька, – ответил Макар. – Кинул в сани вместе с Федюшей и своим семейством… А мне наказал тебя предостеречь – скажи, дескать, вору и разбойнику своему Илье, что ежели спалит поместье, ворочусь с командой и на том пепелище прикажу врыть столб, привязать к столбу его женку и сына и сжечь, хворостом обложив вокруг! Вот какова, Ильюша, наша холопская доля! Иной раз человека дешевле полена дров ставят… Что удумал аспид, то и сотворить волен. И суда на него нет, ни мирского, ни божьего! И нет таких трав, чтоб укоротить барский нрав. Всяк их брат крестится в церкви, да не всяк Богу молится…

– Та-ак. – Илья рукой нащупал позади себя лавку, сел. – Повязал он меня, иуда, по рукам и ногам, повязал накрепко.

– Бог с ним, с поместьем, Ильюшенька, – махнул рукой Макар, присаживаясь рядом с зятем на лавку. – Пусть себе стоит. Какой от него вред людям? Никакого. Ты скажи, верен ли слух про объявившегося государя? И подлинно ли он за черный народ на бар исполнился войной немилосердной?

– Подлинно, тятя, подлинно. Днями его указ нам казаки в Карамзинихе читали. Дает он бедному мужику волю на вечные времена, а помещиков велит изничтожать под корень! Потому и жгут барские имения, чтоб змеям некуда было воротиться.

Макар рассудительно покачал головой, седой и лобастой, мудро возразил зятю:

– Эх, Ильюшенька! Ежели одолеет их сила, нашими же руками себе другие хоромы повелят срубить, краше прежних. Надобно побить их всенепременно, тогда и ворочаться некому будет… Аль невпопад молвил, что хмуришься, а старику не перечишь? Скажи.

– Все верно, тятя, все ты верно рассудил… Просить хочу, как доброго кузнеца: поутру разожги горн, надобно нам копья, рогатины отковать – казаки мои с голыми руками бегают. Доведись какой сшибке случиться – зазря полягут, драгунами посеченные. Помнишь, сказывал я тебе, как на Иргизе драгуны беглых секли палашами? А будь у них хоть какое ни то оружие…

– А железа где взять, Ильюша?

– С конюхом Сидором обдерите колесные ободья в усадьбе, соберите все что можно в имении – железные бороны, сохи, ломаные косы – все в плавку! Да не мешкайте, помощников дам тебе крепких. Кто знает, ну как не нынче – завтра придется сесть на конь и воевать.

– Сами, Ильюша, долго не навоюете…

– А мы и думаем, вокруг собрав годных мужиков, к войску государя прилепляться. Без его подмоги ружьями да пушками нам крепостей по реке Самаре не одолеть. Гарнизоны там с огненным боем да с пушками сидят накрепко. – Илья встал, готовый идти к делам в усадьбу.

– Погодь, Ильюша, и я с тобой. А ты, мать, ложись, отдыхай, – обернулся Макар к жене. – Что толку утра ждать, время терять зазря? – Тесть засуетился в полутьме, отыскивая шапку. – Надобно за дело браться. Я в кузню, а ты Сидору с казаками да с железом прикажи поспешать ко мне.

К полудню под неумолкаемый звон в кузнице на берегу Боровки в Араповку съехались созванные из ближних деревень мужики: посыльные Ильи скликали всех на прочтение указа государя Петра Федоровича, снять копию с которого для Ильи распорядился казачий старшина Леонтий Травкин. Читали тот указ на барском подворье, с парадного крыльца. Мужики, кто стоя на земле, кто сидя в санях, выслушали громко объявленный Ильей указ, загомонили, обрадованные.

– Так, стало быть, братцы, пришла и нам воля вечная!

– Дарует нас государь реками и морями, землей и травами?!

– И за старую веру гонения не будет? Носите, мужики, свои бороды, справляйте обряды, как совесть велит!

Илья сорвал с головы мурмолку, замахал ею, призывая мужиков слушать далее:

– Это все, что вы слушали в указе, дается вам, мужики! Но не забывайте слов, допрежь того сказанных. – Илья вновь, медленно, по слогам прочитал: – «Как деды и отцы ваши служили предкам моим, тако и вы послужите мне, великому государю, верно и неизменно до капли своей крови… За оное приобрести можете к себе мою монаршескую милость…» Вот так, мужики! Бежали из поместий наши баре, да ненадолго! Явятся с воинскими командами, супротив батюшки-государя исполчатся всей дворянской ратью… Стало быть, и нам, мужики, надобно прилепляться к нему, силу его множить многолюдством. Попомните, мужики, как было под Калугой, в нашей Ромодановской волости? Из тех краев я беглый. Поднялись мы всей волостью супротив Демидова, а на нас от сената пять полков с пушками пришли… Мы бьемся, а окрестные мужики будто и не видят, будто и не слышат того боя! Так-таки и сломили ромодановцев, по каторгам и рудникам в железах развезли…

– Вестимо дело! – подхватился с саней дед-старообрядец, который только что кричал о даровании ему воли и неистово крестился двоеперстием. – Дворяне завсегда ополчение созывают, когда царям лихо. А ну, сынок, вылазь из саней! Ступай к атаману! Мне все едино помирать скоро, а тебе есть резон вековечную волю добыть и в ней землицей да укосами обзавестись.

С саней поднялся среднего роста, плотный, обутый в валенки и на диво белокурый, так что бровей, если не приглядеться вблизи, то и не видно. Смущаясь от всеобщего внимания, парень прошел к парадному крыльцу, поклонился, сказал просто:

– Коль батюшка велит, то верстай меня, атаман, в казаки. Послужу царю-батюшке.

– Как звать-то тебя, казак? – порадовался Илья, оглядывая ладного парня.

– Гаврилой нарекли, а прозвище у нас деревенское – Белые мы, не в пример черным воронам, – пошутил Гаврила.

– Жалую тебя, Гаврила Белый, казацким государевым званием, казацкой вольностью. Отныне да неподсуден ты никому, окромя батюшки Петра Федоровича. Сидор, где ты? – обернулся Илья, отыскивая своего помощника. – Остриги Гаврилу и выдай ему для начала казацкое копье!

Здесь же, на крыльце имения, лежало с десяток спешно откованных Макаром и его подручными самодельных копий.

Илья поторопил мужиков:

– Молодец наш Гаврила! Да только одному Гавриле дворянского воинства не одолеть. Вызывайтесь еще, мужики. Желанная воля – это вам не червивое яблоко, с дерева само не упадет! А нам надобно барское дерево – да что там дерево, весь барский лес непролазный! – трясти и топором вырубать, пни корчевать и напрочь выволакивать с мужицкой земли! – Поклонился Илья мужицкому сходу, а в душе стыло и тревожно: пойдут ли в войско Петра Федоровича? Не разбредутся ли по домам, как это случилось минувшим днем в Ляховке, когда Леонтий Травкин зачитал указ, а охочих государю служить не кликнул. Мужики окрестных деревень и разъехались по домам, не дав в войско государя достойного пополнения, – каждый надеялся, что и без него теперь волю у помещиков отвоюют.

«Кажись, еще один меж саней идет! Не один, вона еще зашевелились!» – И потеплело на душе Ильи – пошли верстаться в казаки самые смелые, а за ними пристанут и те, кто не столь отважен вперед идти, но на миру смерть готов принять, не дрогнув.

– Спаси вас бог, мужики! – благодарил Илья, вписал назвавшихся в список, помечая, кто из какого места, возраст, холоп или отставной солдат, оставляет ли семью. – От государя будет вам великая милость, а семье подмога из барского стада живностью.

Вписались в казаки по доброй воле до тридцати человек. Из араповского табуна выбрали лучших коней. Кому страшная рогатина, кому вилы, или коса нашлась, а иной поперек седла перекинул заонкую оглоблю – годится в рукопашной драке, похлеще драгунского палаша будет, ежели только сердце не дрогнет.

– Железа надобно, мужики, железа! – сетовал Илье тесть Макар, в пот вгоняя подмастерьев. – Повели, Ильюша, в имение Дементьева сгонять. Не далеко ведь, а и там, глядишь, что ни то да ржавеет зазря!

Сыскалось и в соседней деревеньке железо. Всю ночь над Араповкой витал приглушенный звон, шипела студеная вода в лохани, когда калил Макар копья – из горна да в воду! Казаки точильными брусьями правили наконечникам жало, доводя до нужной остроты.