Сон старика был рваным, ремкастым, он часто пробуждался, подолгу не мог заснуть. Сны-видения, лоскутчатые, мозаичные, – то злые, тревожные, а то, как в далёком-далёком детстве, нежные, ласковые, приводящие к томлению, ожиданию чего-то бесконечно светлого, доброго.

Встал Прохор Семенович по привычке рано. Одев очки жены, старый человек жадно рассматривал фотографию, которую он с вечера, копаясь в документах, достал из серванта. Старик всё собирался съездить в город, заказать себе очки, а теперь вот не надо, – Олины подходят. Фотография старая, пожелтевшая от времени, в одном месте переломлена, а по краям кое-где обремкалась, как будто обглоданная временем. На фотографии вся их большая семья: отец, мать, брат, сёстры.

Сознание старика мерцало, как экран старенького телевизора «Рекорд»: изображение на экране телевизора то появлялось, а то исчезало. И память старика высвечивала из своих глубин то далёкое, щемяще родное, светлое, – от чего перехватывало дыхание, и замирало сердце, то гнетуще горькое, – и опять перехватывало дыхание, и замирало сердце. А то вдруг мысли рвались, ускользали. А затем вновь вспыхивали; всплывали картинки детства, юности… как будто по телевизору крутили старое кино.

Память, как повилика, цеплялась за всё: за каждую деталь и штрих на фотографии.

Старик уставал от воспоминаний, откидывался назад, на изголовье дивана. Засыпал.

Очнувшись, старый человек вновь жадно всматривался в фотографию, вновь предавался воспоминаниям.

…На фотографии он с правого краю, ему здесь одиннадцать лет. Он ровесник века. Старик хорошо помнит, как и когда они фотографировались. И это было целое событие для их семьи, да что там говорить, – для всего их села.

Фотографы тогда были ещё в редкость. Фотограф приехал в их село Берёзово из уездного городка Каинска в августе месяце.¹ И то, что приехал он именно в августе, – это было неслучайно, потому что плату за фотографии мастер брал коровьим маслом и картошкой.

К августу хозяйки уже успевали накопить масла, и, как правило, маслом рассчитаться должны были задатком, авансом; картошку додать после того, как фотограф привезёт уже готовые карточки. Приедет он с готовыми фотографиями в сентябре, когда уже выкопают картошку.

Приехал фотограф семьёй, с женой и сыном-подростком. Жена вела бумажные дела, бухгалтерию, записывала, кто снялся, и кто сколько заплатил, а сын помогал отцу, – подать, принеси-отнести, сбегать, – был в подмастерьях, научался ремеслу отца.

Фотограф, Карл Иванович Коваль, длинный и тощий, у него орлиный нос, крючковатый и тонкий, словно недозрелый гороховый стручок, а на нём всегда висела светлая капелька. Жена его, тётка Уля, маленькая, но полная, загорелая и краснощёкая, ядрёной тыквиной всегда катилась впереди мужа. За ними, как подневольный, плёлся их сын, двенадцатилетний Лёнька.

Они были сродни Фёдору Протасову – Ульяна приходилась сватьей двоюродному брату Федора, – и поселились у него, ночуя повалкой на полу. За своё лежбище, в угол избы, фотограф складывал всё свое драгоценное имущество, подальше от любопытной проказливой протасовской детворы, – как бы не раскурочили чего.

Они, – а их было пятеро у Федора – уж несколько раз просили потрогать фотоаппарат. Фотограф разрешал. Те выстраивались в очередь, подходили один за другим, прикладывали свои пальчики к досочке аппарата – чистые поэтому случаю: кто послюнявил да рубашонкой вытер, а кто к кадушке, в огород, сбегал. Младшенькую же, Катеньку, которой еще и года не было, и она ещё ничего не понимала, её, орущую, приподносил к аппарату старший брат, Володя, он и ручонку её к аппарату прикладывал.

Детвора протасовская ходила в те дни, все, как один, кроме ещё бестолковой и не умеющей ходить Катеньки, именинниками. Особенно задирал нос Вовка. Еще бы! – был он у фотографов при деле, – поводырём, провожатым. Он знал, где кто живёт в селе.

Фотограф наказывал Вовке, чтобы тот водил их по селу правильно, – по порядку, а не таскал их с одного конца села на другое.

Тетка Уля, размахивая своими короткими руками, научала Вову:

– Вота вышли мы из ограды, и идем в начале по вашей стороне улицы… по правую руку… ну и заходим к тем, кто восжелал сфотографироваться… а потом завернули, и по другому порядку… а потома завернули, и опять по вашему порядку… Люди будут знать, видеть, где мы, и, когда мы приблизимся к их дому, готовы будут, – оболокутся, принарядятся… А то, нам – жди, им – пережидай… А затем по другой улице также пойдём… А потом уж, напоследок, к тем пойдём, кто всё-таки надумал сняться.

Вовка так и делал. Вот только вчера он нарушил порядок. И все это из-за Филиппки Кудрявцева. Фотограф, конечно, понял о нарушении Володей принятого порядка, но ничего не сказал, лишь улыбнулся понимающе, снисходительно, с неким оттенком лукавства.

Филиппка Кудрявцев, ровесник Вовки, в те дни с завистью следил за Вовкой. Горестно вздыхал он о том, что судьбина обделила его такой роднёй, как Карл Иванович. И два дня подряд упрашивал отца, мать сфотографироваться; сам канючил и научал этому младшую сестренку Лизоньку.

Говорил Филиппка с подвывом родителям:

– …уже все в деревне переснимались, токо одни мы не снялись, мы че хуже всех што ля… мы бы на картинке все красивые получились… Мамка, ты же к пасхе нову юбку сшила… Масло съешь, а карточка останется… память.

Обещал:

– Я, мамка, цельный год масло не буду в кашу класть.

Посовещавшись, филиппкины родители всё же решились запечатлеть своё семейство на карточку.

И вечером того дня, прежде, чем объявить Вовке о том, что они будут сниматься, говорил Филиппка ему:

– Ой, ой, Вовка, ходишь по улке как самый главный, – говорил и подтягивал, сползающие с худосочных чресел, доставшиеся ему от старшего брата, штаны.

– Ой, ой… а чё? – подбоченившись, выпятив грудь, отвечал веско Вовка. – Да я куды скажу, туды и идёт Карла, – Вовка даже сплюнул, как ему казалось, – и ему очень хотелось, – по-взрослому. Но тот его плевок, пенисто-пузырчатый и прозрачный, попал ему же на ногу. Он незаметно стёр его другой босой ногой, пока Филиппка опять отвлёкся на свои портки, – решил он в этот раз их подогнуть.

– Я сроду б никогда не снялся… ха! – не охота… Энто тятя с маманей заставляют… Говорят, уж почти все в деревне снялись, токо мы нет… масло съешь, а карточка останется… Вот ты, Вовка, говоришь, что куды скажу, туды и идет Карла. А скажешь, чтоб он к нам вперед всех завтра, как только коров выпроводим в стадо, пришел.

– А спорим.

– Спорим.

– На че?

– А на свистульку.

Так и проспорил Филиппка Вовке свою свистульку. Правда, она с щербинкой – надколотой уже была, но Филиппке всё равно было её жалко; а Вовка же, заполучив ее, жалел, что она была с щербинкой.

Шестилетний Вовкин брат, Мишка, дежурил у ворот своего дома; его делом было: запоминать тех, кто наказывал о намеренье сфотографироваться. Мишку окружали сверстники и малышня, и всю неделю слушали его все одно и то же враньё. А рассказывал он о том, как фотограф готовил свой аппарат с вечера. И, по словам Мишки, вот как: наловит воробьев, насадит их в «энтот ящичек», – а то, как бы пташки потом из него вылетали.

Раза два после ужина тётка Уля раздавала всем ребятишкам по пряничку. Мишка же, стоя в кругу друзей, врал: тётка Уля каждый день нас до отвала пряниками кормит; кормит и кормит. Уже не хочешь, а она: ешь да ешь. Фотографы! – они же богатые!

Друзья сглатывали слюнки.

В тот приезд фотографов семья Протасовых была сфотографирована на фоне печки с ухватами. Бесплатно, – выхвалялись Протасовы перед селянами. Фотограф же говорил им: за ночлег и столование.

Вовка с Мишкой за помощь фотографу заработали право сняться вдвоём. Снялись они на фоне поленницы.

…Стол, – стол покрыт льняной скатертью. Вокруг стола вся большая семья Кравченко. На столе, с боку, на скатерти несколько ромашек. Прохор Семёнович помнит, как мать зашикала на выдумщицу Татьяну, – надо уже вставать, фотографироваться, а та убежала за цветами. Нарвала ромашек за амбаром. Хотела их, видать, в баклажку поставить, кинулась, было, за нею, да, видя недовольство матери, насупленные брови фотографа, – оттого нос его стал ещё более крючковатым, клюв, да и только, того и гляди: долбанёт; – положила цветы подле себя. Стала вот, стоит, напряглась вся в ожидании, когда «вылетит птичка».