Хакон так и сказал, и Тормод поклонился, подумав про себя, что на самом деле самое сложное, — благополучно вернуться с добычей. Но, тем не менее, он промолчал и лишь улыбнулся, точно также, как сейчас улыбался священнику.

— Какую награду ты хочешь взамен? — спросил Тормод, с видом человека, который продался сам и считал, что всё в мире продаётся. Мартин с кислым видом взглянул на него.

— Палку, — ответил он, Тормод моргнул от неожиданности.

— Палку?

— Древко старого копья. Орм владеет им, или знает, где оно находится. И не убивайте его, пока я не заполучу свою палку.

Тормод сглотнул, раздумывая, действительно ли священник владеет какой-нибудь хитрой магией, которой опасался Хакон. Возможно, это старое древко тоже является ее частью.

— Мы подумаем об этом, — сказал Тормод и с лёгкостью поднялся, обнажив в улыбке белые зубы, и развёл руками. — А пока, я предлагаю тебе насладиться радушным приёмом в зале короля Норвегии.

— Трэлль, у которого нет ничего, даже имени, не может ничего предложить, — зло произнёс Мартин, и кровь прилила к лицу Тормода. — Но всё равно, передай королю мою благодарность. Скажи ему, чтобы не раздумывал слишком долго, ибо зима уже скоро.

Тормод ушёл, окутанный холодным покровом унижения, а Мартин продолжил шумно обсасывать кусок мяса, главным образом затем, чтобы никто ненароком не уселся рядом, одиночество его вполне устраивало.

Сейчас на севере стоял бесконечный день, но дни быстро убывали, и скоро Бьярмланд и Финнмарк накроет длинной ночью и скуёт льдом.

Тьма и холод, подумал Мартин. Как месть.

Команда Вороньей Кости

— Повезло тебе, — раздался голос и Воронья Кость попытался разглядеть лицо говорящего, но смог лишь чуть приоткрыть глаза, а из-за яркого света не получалось сосредоточить взгляд. Женщина, отметил он, той частью разума, что не отдавала болью.

— Это точно, — прозвучал другой, более низкий и глубокий, мужской голос.

— Хорошо, что девушка завизжала именно в тот момент, — продолжала женщина, — ты насторожился, и поэтому удар у Ойенгуссо не вышел.

— Что было, то было, — отозвался мужчина и женщина вздохнула.

— Ойенгуссо, ступай, ты тут ничем не поможешь, а ты, молодой Олаф, выпей-ка это.

— Я лишь хотел убедиться, что не сильно приложил мелкого принца, — ответил мужчина. Воронья Кость почувствовал, как край миски стукнул по зубам, и горьковатая жидкость заполнила рот. Он сделал глоток и ощутил тёплое дыхание, отдающее розмарином, рядом со своим ртом, а затем с ухом. Женщина тихо пела, почти шепотом, слова казалось бессмыслицей, но как только Воронья Кость услышал пение, он понял, что это сейдр, и волосы на руках поднялись дыбом. Женщина отпрянула, и её голос показался настолько знакомым, что на конце языка Олафа закрутилось её имя.

— Он поправится и станет как новенький, — уверенно ответила женщина. — Я напоила его целебным отваром и нашептала заклинание девяти трав: полыни, подорожника, сердечника, ежовника, ромашки, крапивы, дикой яблони, купыря и укропа.

— Я надеюсь, с божьей помощью, — сказал мужчина, и Воронья Кость признал в нём монаха. Внезапно, словно от глотка крепкого вина на него нахлынула волна тепла, он узнал эту женщину, он слышал этот голос сотни раз, хотя, сейчас не видел её лица — женщина сидела позади и расчёсывала ему волосы. Давным-давно, она врачевала его грубо выбритую, покрытую коростами голову, в тот самый день, когда Орм освободил его от рабской цепи, на которой Олаф сидел, прикованный к нужнику на острове Сварти.

— Торгунна, — произнёс он, и открыл глаза, увидев ярко сияющую, словно солнце, улыбку на её лице. Затем появилось другое лицо и разрушило идиллию.

У Ойенгуссо были поросячьи глазки, маленькие и голубые, окаймлённые соломенными ресницами. Он оказался здоровенным толстяком, но за монашеской рясой и дрожью в голосе скрывались крепкие мускулы; Воронья Кость убедился в этом, как только увидел свой шлем, который монах протянул ему с извиняющимся видом.

— Поверь, мне очень жаль, что так вышло, — произнёс Ойенгуссо, наблюдая, как Воронья Кость медленно сел на кровати и свесил ноги. Олаф подождал, пока мир вокруг не остановился, а затем взял свой шлем из рук ирландского монаха; на левой стороне вмятина, крепление плюмажа из конского волоса сломано.

— У нас не было выбора, — продолжал Ойенгуссо, принимая молчание Вороньей Кости за осуждение. На самом деле, Олаф размышлял, что же у него с головой, если шлем так серьёзно пострадал. Судя по тому, как билась и стучала в висках боль, — должно быть, проломлен череп и оторвано левое ухо.

— Нет, нет, — возразил Ойенгуссо, когда Воронья Кость произнёс это вслух. — Не такой уж и сильный удар. А шлем хорош.

Воронья Кость ничего не ответил, и попытался встать, но пол под ним закачался, будто на корабле, идущем по бурному морю, так что Ойенгуссо поддержал Воронью Кость под руку, чтобы тот не свалился. Олаф ощутил железную хватку монаха, и понял, почему его голове так досталось.

Он долго стоял, поддерживаемый монахом, разглядывая гобелен, висящий на стене, пока птица на материи не перестала кружиться, опустившись, наконец на синий квадрат.

— Голубь мира, — пояснил Ойенгуссо, заметив его взгляд, посчитав, что Воронья Кость озадачен этой картиной, — птица вернулась к чудесному кораблю Ноя с веточкой в клюве, чтобы возвестить, что потоп закончился и бог пощадил человечество.

— Мы поступаем также, — удалось вымолвить Вороньей Кости, — хотя используем воронов, чтобы отыскать сушу.

— Благодарю тебя за моего сына, — сказал Ойенгуссо, и Воронья Кость взглянул на монаха. Должно быть, это и есть причетник.

— Ты необычный последователь Христа, — проворчал он, пытаясь прогнать прочь болезненные ощущения. — Немногие из вас способны бить так сильно.

На следующий день, когда Олаф немного оправился, он понял, что все здесь способны дать отпор. Оказалось, многие местные монахи обладали крепкими мышцами, поэтому беглецов связали, шестеро — мертвы, с проломленными черепами. Единственной жертвой оказался монах, которого угораздило сунуть палец между молотом и головой врага, — да ещё Конгалах с пробитой стрелой рукой, хотя, на самом деле больше пострадала его гордость.

Должно быть, для Горма и Фридрека стало большим потрясением наткнуться здесь на волков вместо мышек, подумал Воронья Кость. Когда монах принес ему похлебку, он спросил Ойенгуссо, как всё получилось, и тот поджал полные губы и нахмурился.

— Ежели кто огорчает тебя сверх меры, не подпускай его к себе, но, немедля благослови врага, по заслугам его, — набожно сказал он. — Так завещал нам благословенный Колуим, или что-то вроде того. Так что, мы их благословили.

— И чем же, — кузнечным молотом?

— Святым крестом, — мягко ответил Ойенгуссо и выудил крест из-под груботканой рубахи. Воронья Кость побледнел: крест оказался размером с кузнечный молот, он висел на толстом плетёном шнуре, края перекладины выщерблены и помяты.

— Этот крест достался мне от престарелого брата Конхобара, а он получил его от человека, который был уверен, что им владел аббат Катал из Фернса, — с блаженным видом продолжал Ойенгуссо. — То было много лет назад, когда Катал мак Дунлайнге, король Уи Хеннселайга в то время, при поддержке монахов монастыря Тамон совершил кровавый набег на монастырь Фернс. Тогда погибло четыреста человек, и после этой победы Катал провозгласил себя приором Фернса.

Ойенгуссо продолжал рассказ, а Воронья Кость стоял посреди комнаты и с удивлением и недоверием слушал его, пол казался ещё недостаточно устойчив под его нетвёрдыми ногами. Это было длинное и скучное перечисление тех, кто крушил черепа, нападал и защищался: Клокнамойз, Бирр, Дурроу, Драмбо, Тамон и множество других ирландских монастырей. К тому времени, как Воронья Кость доел похлёбку, истории Ойенгуссо настолько потрясли его, что он твёрдо уяснил, — нападать на ирландские монастыри крайне неразумно. Если ему понадобится серебро, чтобы нанять корабли и воинов, то стоит поискать добычу где-нибудь в другом месте, но точно не здесь, среди ирландских христиан.