— Выясните, нет ли у них сигнальных ракет, — обра-тился к Брауну Суонсон.
— Можно попробовать, — заметил я. — Только это будет напрасной тратой времени. Если зимовщики находятся так далеко, как я предполагаю, мы их не увидим.
— Но ведь попытка не пытка, — возразил Суонсон.
— Начинаю терять контакт, сэр, — доложил Браун. — Написали что-то насчет продовольствия, но конец не расслышал.
— Пусть запустят сигнальные ракеты, если они у них есть, — скомандовал Суонсон. — Живее, пока не потеряли связь.
Четыре раза повторял депешу Браун, прежде чем получил ответ.
— Радист сообщает: «Две минуты», — произнес Браун. — Или этот малый рехнулся, или же аккумулятор сдох. «Две минуты» — это все, что он написал.
Ни слова не говоря, Суонсон кивнул и вышел из радио-рубки. Я последовал за ним. Надев канадки и захватив бинокли, мы поднялись на верхний мостик. После тепла и уюта центрального поста стужа показалась невыносимой, а ледяные иголки острее, чем прежде. Сняв колпак с репитера гирокомпаса, командир корабля установил пеленгатор на 45° и сообщил вахтенным, куда нужно смотреть и что они должны увидеть.
Прошла одна, две, пять минут. Я вглядывался в наполненную льдом темноту так напряженно, что заболели глаза; незащищенные участки лица совсем ничего не ощущали. Я знал, что когда отниму от глаз окуляры, то сдеру с лица и лоскутья кожи.
Зазвонил телефон. Суонсон опустил бинокль, и вокруг его глаз образовались два кровоточащих кольца. Но он, казалось, ничего не ощущал: боль придет позднее. Выслушав краткое сообщение, он повесил трубку.
— Звонили из радиорубки, — сообщил он. — Спускаемся вниз. Все до единого. Ракеты выпущены три минуты назад.
Мы спустились в центральный пост. Заметив в стекле прибора свое отражение, командир покачал головой.
— Должно быть, у них есть какое-то укрытие, — спокойно проговорил он. — Не иначе. Какое-то строение уцелело. Иначе они давно бы отдали концы. — Войдя в радио-рубку, офицер поинтересовался: — Контакт поддерживаете?
— Ага, — отозвался Забринский. — То исчезает, то появляется. Странное дело. Обычно, когда батарея садится, сигнал слабеет, пока не пропадает совсем. Но этот парень все время выходит с нами на связь. Что за чертовщина?
— Может, у него и батарей-то не осталось, — предположил я. — Может, крутят генератор вручную, а силенок-то нет.
— Все может быть, — согласился Забринский. — Прочти командиру последнюю депешу, Кудрявый.
— «Много засов нам не выбежать», — читал Браун. — Такой вот текст сообщения. Скорее всего его следует понимать так: «Много часов нам не выдержать». Как иначе?
Мельком глянув на меня, Суонсон отвернулся. Я никому не говорил, что начальник станции был моим братом, да и он, я уверен, не говорил. Обратившись к Брауну, командир корабля сказал:
— Сверьте с ним часы. Пусть они подают позывные в течение пяти минут в начале каждого часа. Сообщите, что мы свяжемся с ними через шесть часов, самое позднее. А может, и через четыре. Забринский, насколько точно определен пеленг?
— Абсолютно точно, командир. Я несколько раз проверял. Ровно сорок пять градусов.
Выйдя из радиорубки в центральный пост, Суонсон заметил:
— На станции луну не видят. Если верить доктору Карпентеру, что погодные условия повсюду одинаковы, выходит, луна у них находится ниже горизонта. Зная высоту луны и пеленг, можно определить минимальное расстояние до станции?
— Миль сто, как и предположил доктор Карпентер, — ответил, произведя расчеты, штурман. — Самое малое.
— Хорошо. Мы погружаемся и следуем курсом сорок градусов. Таким образом мы не очень отклонимся от общего направления на станцию, зато сумеем надежно определить ее позицию по крюйс-пеленгу. Пройдем подо льдом ровно сто миль и попробуем отыскать еще одно разводье. Старший офицер, подготовиться к погружению. — Улыбнувшись мне, Суонсон продолжал рассуждать: — Имея два крюйс-пеленга и зная точную длину базовой линии, мы определим позицию станции с ошибкой не больше сотни ярдов.
— Как же вы собираетесь измерить расстояние в сто миль подо льдом? Да еще точно?
— За меня это сделает компьютер системы инерционной навигации. Вы даже не поверите, насколько точен этот прибор. Я смогу погрузиться со своим «Дельфином» вблизи восточного побережья Соединенных Штатов и всплыть в восточной части Средиземного моря в радиусе нескольких сотен ярдов от пункта назначения. А если расстояние всего сотня миль, то погрешность не превысит и двадцати ярдов.
Через пять минут после того как антенны были убраны, а люки задраены, «Дельфин», погрузившись на достаточную глубину, уже шел новым курсом. Оба рулевых на посту погружения и всплытия сидели сложа руки и курили: вместо них работал гирорулевой, подключенный к системе инерционного кораблевождения. Он удерживал субмарину на курсе гораздо точнее, чем это под силу человеку. Я впервые ощутил под ногами дрожь корпуса. «Много часов нам не выдержать», — гласила радиограмма, поэтому «Дельфин» шел полным ходом.
В то утро я не покидал центральный пост. Почти все время заглядывал через плечо доктора Бенсона. Отдежурив положенные пять минут в лазарете в ожидании больных, которые так и не появились, корабельный врач сидел у своего ледомера. От того, что показывает прибор, зависели жизнь и смерть уцелевших зимовщиков. Следовало отыскать еще одну полынью, чтобы взять крюйс-пеленг станции. Не будет полыньи, не получим и крюйс-пеленга, а без крюйс-пеленга нет надежды засечь станцию «Зет». В который раз я ломал себе голову над вопросом: сколько же человек осталось в живых после пожара? Судя по спокойному отчаянию, которым были проникнуты отправленные неумелой рукой депеши, принятые Брауном и Забринским, уцелели немногие.
Кривая, вычерчиваемая самописцем ледомера, не вселяла особых надежд. Судя по всему, толщина льда достигала десяти футов и более. Несколько раз перо опускалось на тридцать, а то и сорок футов, а однажды едва не выскочило за пределы бумажной ленты: мы оказались под подводным ледяным хребтом толщиной самое малое в сто пятьдесят футов. Я попытался представить себе то адское давление, какое возникло при нагромождении ледяныхполей с торосистыми грядами, в результате которого лед опустился на такую глубину, но воображение оказалось бессильным справиться с подобной задачей.
На протяжении восьмидесяти миль лишь дважды перо самописца провело тонкую черную линию, означавшую, что толщина льда над головой у нас незначительна. В первой полынье мог бы уместиться тазик, но только не субмарина. Да и вторая была вряд ли намного больше.
Около полудня вибрация корпуса прекратилась: Суонсон приказал сбавить ход до крейсерского. Обратившись к Бенсону, он спросил:
— Какая у нас картинка вырисовывается?
— Отвратительная. Все время тяжелый лед.
— Не появится же полынья по заказу, — рассудительно заметил Суонсон. — Мы почти добрались до места. Начнем поиск по координатной сетке. Пять миль на восток, пять — на запад, всякий раз продвигаясь на четверть мили севернее.
Поиск начался. Прошел час, два, три... Рейберн и его помощник не отходили от стола для прокладки, старательно отмечая на карте каждый маневр «Дельфина». Четыре часа пополудни. Приглушенные разговоры, которые вели собравшиеся в центральном посту, внезапно умолкли. Фраза: «Тяжелый лед, по-прежнему тяжелый лед», которую время от времени произносил Бенсон, звучала все реже и все более уныло, лишь подчеркивая воцарившуюся гробовую тишину.
Пять часов пополудни. Люди избегали смотреть друг на друга, а не то что разговаривать. Толщина льда по-прежнему не уменьшалась. В атмосфере, казалось, повисло отчаяние. Тяжелый лед, по-прежнему тяжелый лед. Даже Суонсон перестал улыбаться. Уж не видел ли он мысленным взором ту же картину, какая мнилась мне: изможденное, обросшее бородой лицо человека с темными пятнами обмороженной кожи, который, теряя последние силы, крутит ручку генератора и выстукивает одеревеневшими пальцами свои позывные, напряженно вслушиваясь в сигналы, заглушаемые воем ветра, в ожидании помощи, которая так и не пришла. А может, на ключе уже и работать некому. Для обслуживания дрейфующей станции отбирали лучших из лучших, но бывают такие минуты, когда даже у самых стойких, смелых и выносливых людей опускаются руки и они готовятся к смерти. Тяжелый лед, по-прежнему тяжелый.
