- А сейчас меньше?
- Не знаю, - вздохнул Климов. - Они выросли и превратились в мальчика и девочку. А потом станут мужчиной и женщиной. Вот и все. А ведь ангелы бесполы.
- Ты опять разделяешь мир на две крайности, - сказал сосед. - Внешнее внутреннее, духовное - телесное... Скукотища! Ты, наверное, очень несчастен?
- Конечно, - охотно сознался Климов. - Я очень несчастлив.
- А почему?
- Ну как же! Меня бросила жена, она отняла у меня детей, я совершенно одинок. Меня никто не любит.
- Но ведь ты стал свободен! Теперь ты ни от кого не зависишь, тебе ни о ком не надо заботиться. Разве одиночество - это не шаг к совершенству?
- Я думал об этом, - удивленно признался Климов, - но мне от этого не легче. Я хочу, чтобы мне вернули утерянное - жену и детей.
- Значит, ты раб в душе? - ехидно спросил сосед.
- Глупости какие! - возмутился Климов и даже привстал с дивана. - Я снова хочу быть отцом и мужем. Это так обыденно и просто. При чем здесь рабство?
- Если человек привязан к веслу на галере или к тачке на руднике, разве мы не называем его рабом?
- Но это же разные вещи! - воскликнул Климов. - Ты упрощаешь! Отдавая любовь другому человеку, я получаю взамен тоже любовь. А раб за свою любовь получает зуботычины...
- А ты за свою любовь не получил ли хорошего подзатыльника? - перебил его сосед. - И думаешь, ты один такой? Как бы не так!
- Диалектика, - буркнул Климов. - Превратности жизни. Невезуха. С кем не бывает.
- Кто бы уж рассуждал о диалектике, так только не ты, - сказал сосед пренебрежительно и даже фыркнул. - Двоечник.
- А по какому праву ты меня оскорбляешь? - обиделся Климов.
- Ты меня звал? Звал. Хотел, чтобы я с тобой разговаривал? Ну вот, тогда и терпи.
- Я хотел, чтобы ты меня успокоил, а ты обзываешься.
- И буду! - уверенно заявил сосед. - Даже больше. Ты скотина, Климов. Слизняк малохольный, слабак. Страдаешь? Упиваешься своими страданиями? Мазохист вонючий!
- Ну, знаешь! - выдохнул Климов, но ничего больше не сказал, засопел и перевернулся на живот, уткнувшись в подушку.
Некоторое время было тихо. Включился холодильник, тонко зазвенели стаканы, стоящие на нем.
- Чаю хочешь? - неожиданно спросил сосед.
- Хочу, - буркнул Климов.
- Налей в чайник воды и включи. Потом завари и пей.
- У меня заварки нет.
- Тогда побрейся, - нелогично предложил сосед.
- Чего это ради? - опешил Климов и даже приподнял голову.
- Но ведь надо же что-нибудь делать. Встань и делай. Вон как зарос! Сколько дней-то не брился?
Климов молча встал с дивана и направился к двери.
- Эй! Зачем ты встал? - обеспокоенно спросил сосед.
- Сейчас поднимусь к тебе и погляжу, в какую там дырку ты за мной подсматриваешь. Мне это не нравится.
- И не вздумай! - испугался сосед. - У меня не прибрано! Мне неудобно.
- Ага! - обрадовался Климов. - Боишься!
- Стыдно же, - сказал сосед сконфуженно. - У меня облака нестираные.
- Какие еще облака?
- Обыкновенные. Кучевые. Какие же еще?
- А зачем их стирать?
- Чтобы беленькими стали, - терпеливо пояснил сосед. - Чтобы ветерок их весело гнал по синему небушку.
- Значит, ты все-таки Бог, - удовлетворенно сказал Климов и полез в шкаф за бритвой.
Сосед хихикнул и уронил на пол что-то тяжелое. Потолок Климова дрогнул.
- Ты там поосторожнее, - сказал Климов, намыливая щеки. - Для тебя это, быть может, и земля, а для меня - небо. Ты не продырявь его.
- Ты уже не обижаешься на меня? - спросил сосед, перекатывая что-то на полу.
- Больно надо, - беззлобно огрызнулся Климов. - На психов не обижаются.
Он неторопливо выбрился, плеснул в лицо одеколоном, поморщился и полез в холодильник. Хотелось есть. За окном светало. В стекло застучала синица. Осенние листья бесшумно падали вдоль прямоугольника окна и болью в душе не отзывались.
На работу он, конечно, опоздал. Ему сделали очередное замечание, он хмуро кивнул и обещал впредь так не поступать. Сослуживец по фамилии Терентьев подошел к столу, подышал в затылок, потом похлопал по плечу и спросил:
- Пьешь с горя, Климов? Помогает?
- Не пью, - ответил Климов. - Не помогает.
- И чего ты так изводишься, старик? Я вот на третьей женат, двум первым алименты плачу да еще и налево бегаю. И ничего. Жив-здоров, и голова по утрам не болит. Может, тебе бабу найти? Люську из третьего отдела знаешь? Хочешь, сведу? Женился бы на ней, она б тебя быстро в норму привела. А пироги она стряпает! Ну, хочешь?
- Не надо, - сказал Климов, покраснев. - Не люблю я пироги.
Потом его вызвал начальник, посадил рядом и протянул отчет, недавно законченный Климовым. На каждой странице были жирные пометки фломастером, перемежаемые восклицательными и вопросительными знаками.
- Вот видите, Климов, - вздохнул начальник и развел руками. Послушайте, не взять ли вам отпуск? Отдохнете от своих неурядиц, развлечетесь и, чем черт не шутит, может, наладите личную жизнь. Холостяком быть - штука не из легких. Вот почему вы сегодня без галстука? Рубашка грязная, брюки мятые. Вы уж не обижайтесь на меня, но у нас солидная организация, а вы ходите, простите, как бродяга.
- Можно, - сказал Климов. - Можно и в отпуск. Я понимаю. Давайте. В самом деле. Съезжу куда-нибудь.
- Вот-вот, - обрадовался начальник. - Езжайте, отдыхайте, хоть на юг, хоть на запад, хоть...
- Ясно. На все четыре стороны, значит. Выживаете, да? У меня горе, а вы меня выбрасываете?
- Ну, Кли-и-мов, - протянул начальник. - Я вам добра желаю, а вы, как барышня, ей-Богу.
В последний день перед отпуском к нему опять подошел Терентьев.
- Старик, - сказал он. - Это дело надо спрыснуть. Отпуск раз в году бывает. Если его не спрыснуть, он завянет. Я уж точно знаю. Маленький запойчик, а? Мы с тобой и две дамы? А?
- Да я не знаю, - смутился Климов. - Я ведь не пью. Не нравится мне.
- Да никому это не нравится, - засмеялся Терентьев. - Эх ты, птенчик! Всем противно, а пьют. Ничего не поделаешь, традиция. Надо чтить традиции. И Люську захватим. Послушай, баба на тебя глаз положила. Как узнала, что ты развелся, так сразу же начала о тебе информацию собирать. И то ее интересует, и это, и всякое такое. Все меня теребит, познакомь да познакомь. Ты не теряйся, не жениться же, в конце концов. Годочки, конечно, поджимают, а так ничего. Вполне годится.
- Для чего? - не понял Климов.
- Да пироги печь, дурашка! - захохотал Терентьев.
Климов никогда не любил рестораны с их громкой фальшивой музыкой, разношерстной публикой, неприветливыми официантами. Он не мог понять, для чего стремятся в душные большие залы, где вокруг только чужие, потные, равнодушные к тебе люди, если вкусно поесть можно и дома, а пластинка с хорошей музыкой намного лучше самодеятельности, навязывающей тебе свои вкусы. Но от Терентьева отвязаться так и не смог и пошел с ним, как был, в мятом костюме и захватанной рубашке. Терентьев привел двух женщин. Одна из них, назвавшись Люсей, сразу же взяла Климова под руку, и он, смущаясь и краснея поминутно, односложно отвечал на ее вопросы и все пытался высвободить локоть.
С чувством обреченности он выпил первую рюмку, но легче от этого не стало. Еда была дурно приготовлена, за соседними столиками сидели краснолицые крикливые люди, оркестр играл из рук вон плохо, и Климов совсем затосковал. Он смотрел на тесный круг танцующих, на неверные движения их, нарочито веселые лица, показную разухабистость и лениво раздумывал о том, что все это больше похоже на котел, в котором варятся яркие, пустившие сок куски овощей и мяса. Его быстро затошнило от запахов, мельтешенья красок, музыки, от Терентьева, громко рассказывающего анекдоты, смеющихся женщин. Он встал и сказал:
- Я пойду, а?
Терентьев сильно дернул его за рукав и посадил на место.
- Люся, - сказал он, - наш друг скучает. К чему бы это?
