Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с согласия издательства.

© Шипулина Т., текст «Зефирный Жора», 2017

© Соковенина Е., текст «Крупная кость», 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2017

Меня зовут Георгий Зефиров. Учусь в четвертом классе, люблю безе и чипсы. Наверное, я был бы обыкновенным мальчиком, если бы не одно «но». Я, Георгий Зефиров, – самый толстый мальчик в школе. И, вполне возможно, самый толстый мальчик на всем белом свете.

– Съешь пирожок, Жорочка! – говорит бабушка и пододвигает тарелку, на которой, кроме булочки, еще жареная на сале картошка, кусок хлеба с маслом толщиной с сосисочный палец… А еще майонез – капля, капелька, пятнышко. Бабушка вроде как показательный приговор майонезу вынесла. Вот, мол, кто виноват в том, что я такой толстый стал.

– Ты, наверное, проголодался, пока домой шел, съешь что-нибудь – я для тебя приготовила! – настаивает бабушка и гладит меня по голове. – Ешь, пока не остыло.

– Да я вроде ел в школе, – мямлю я и вдруг замечаю, что уже держу в одной руке булочку, а в другой – кружку со сладким чаем.

– Вот и молодец, Жорочка, молодец! – хвалит бабушка и снова подходит к плите. Там у нее в сковородке под крышкой шкварчит что-то, в кастрюльке булькает, а в казане шипит.

Мне иногда кажется, что бабушка забывает, что нас четверо. Мне иногда кажется, что ей кажется, будто нас как в хороводе у новогодней елки. Будто нас целая тысяча!

Она не успокоится, пока не накормит так, что ты уже слово произнести не можешь, боишься: вдруг пирожок в животе не уместится и наружу выпрыгнет.

– Ба! – говорю я, дожевывая бутерброд. – А правда, что ли, у меня живот скоро так растянется, что лопнет?

У бабушки от неожиданности даже ложка мешательная в кастрюльке утонула.

– Ой, горюшко ты мое, это кто же тебе такую глупость сказал? – охает она и пытается выловить ложку вилкой.

– Артем сказал. Он в какой-то зачетной передаче смотрел, что если много есть, то как граната взорвешься. – Я откидываюсь на спинку стула – уф, устал жевать, передышка нужна.

– Шляпа без пера Артем твой, вот он кто! – сердится бабушка. Но мне кажется, она не столько на Артема сердится, сколько на то, что ложка не вылавливается. – Лейка без ручки, кастрюля без крышки! Ой, прямо беда с вами со всеми, беда!

Мама просит в доме страшными словами не ругаться, и бабушка, как умеет, выкручивается.

Она явно хотела еще что-нибудь такое про Артема сочинить, чтобы я окончательно понял, что не взорвусь, но тут кто-то ключ в замке стал поворачивать. Собака наша залаяла, закружилась-завертелась в танце – значит, не чужой.

– Ах ты, подлец! Ах ты, Крокодил эдакий! – донеслось из коридора.

Мама пришла.

– Это кто наделал? Я тебя спрашиваю: кто? – Мама, не сняв сапоги, бросается за Крокодилом вдогонку. Настигает его у двери в мою спальню и тащит обратно в коридор. Крокодил делает вид, что не понимает, о чем речь, отворачивается от лужи – неприятно ведь, когда нос в мокрое и вонючее макают.

– Выгоню на улицу! – грозится мама и отпускает Крокодила. На самом деле Крокодил – это, конечно, не настоящий крокодил, который в Африке или, там, в зоопарке, хотя зубы у него тоже острые. На самом деле это наша собака – по звериному паспорту Леон Николаевич Зефиров. Огромный беспородный белый и трусливый пес. У нас с ним отчество и фамилия общие, потому что, раз мы его взяли к себе жить, значит, усыновили – выходит, он вроде брата моего младшего. Я вот иногда думаю: что́ зачетнее – иметь настоящего брата или собаку? Пока не определился.

– Маргарита Васильевна, здравствуйте! Я ненадолго заскочила – папку с документами забрать. Привет, Жорка, как дела в школе? – Мама, не дожидаясь ни приветствия, ни ответа на вопрос, проскальзывает в ванную за тряпкой – чтобы убрать следы Крокодильей радости.

Мама у меня красивая. У нее глаза зачетные, ни у кого таких нет. Как пуговицы большущие синие, пол-лица занимают. Сама она, правда, маленькая, худая, и у нее стрижка короткая. Поэтому маму часто с мальчиком путают. Стоим мы, например, с ней в магазине, на новые виды пылесосов любуемся (мама чистоту в доме очень уважает), а нас нагло так окликают: «Вам что-нибудь подсказать, мальчики, или вы уже выбрали?»

Еще мама любит шарфики цветные, украшения всякие для ушей и слонов с жирафами коллекционировать. Игрушечных. Думаю, это потому, что она животных жалеет. Если бы ей папа разрешил, она бы к нам домой не только Крокодила привела, а всех кошек, голубей и даже улиток.

Улитки у нас на балконе однажды жили в банке – пока мама крышку не забыла закрыть. Улитки выползли ночью и цветы бабушкины поели. Тогда папа их выкинул, а мама плакала.

– Что, опять Крокодил не удержался? – спрашивает бабушка и улыбается. Она наконец ложку выловила. – Надо его обратно в приют отнести. Тем шутникам вернуть, которые клялись, что он небольших размеров будет и что на пеленку ходить приучен.

– Да он маленький еще, Маргарита Васильевна, – мама вытерла лужу и снова скрылась в ванной.

– Ничего себе маленький… – ворчит бабушка. – Если этот Крокодил сейчас такой большой, пока маленький, то, когда большой станет, каким будет? Ой, беда с ним, беда…

А я доел, отодвинул тарелку и посмотрел на Крокодила. Жалко его. Он к линолеуму прижался, уши спрятал. Вроде как слиться со средой хочет, незаметнее стать, чтобы опять не влетело.

«Эх, Леон Николаевич, – думаю я, – мы с тобой братья по несчастью! Меня тоже Георгием никто не называет. Бабушка – Жорочкой, мама и дедушка – Жоркой, папа – просто Жорой. А в школе меня все зовут Жорой-Обжорой или Зефиром. Правда, Марина Ромашкина называет Зефирным – но ведь это тоже не Георгий».

Запись в электронном личном дневнике Георгия Зефирова. Отредактировано.

Вчера на физре, когда играли в «вышибалы», меня опять никто в команду брать не захотел.

– А ты, Жора-Обжора, гуляй! – похлопал по плечу Артем. – Тебя легко выбить, а так играть не интересно. Ты лучше мяч приноси, когда он за ворота улетает.

– Не обижайся, Зефирный, – Ромашка резинку на хвостике крепче затянула, расческу достала и куртку мне свою отдала, чтобы подержал, пока она себя в порядок будет приводить. – Физкультура – это не твое. Тебе надо искать себя! Мама говорит, тебе гармонии в душе не хватает.

А я маму Ромашки от силы два раза видел. Откуда она о моей душе знает?

И этот мерзкий Кирилл Нагаев – оранжевый от конопушек и синий от ручки, кончик которой он разгрыз, – тоже крикнул мне с другого конца зала:

– Жирный Жора, иди домой пирожки кушай!

Мне сразу так грустно стало, что я подумал: если не съем сейчас что-нибудь – точно лопну. От обиды. Я физруку насочинял, что у меня ноги болят и спина ноет (это я у папы научился, когда он от мытья посуды отлынивает), и спустился в раздевалку. Достал батончик из рюкзака. Зачетный, с арахисом. И съел в тишине, пока они там наверху все скакали и смеялись. Назло съел.

Ура, я еду к дедушке, маминому папе, с ночевкой! Люблю у него ночевать. Так люблю, что от волнения могу даже не есть ничего целых полдня. Мама шутит, что мне, чтобы похудеть, надо всего-то у дедушки неделю пожить. Но дедушка не может меня у себя так долго держать – он художник. У него творческие муки. Эти муки на него нападают, когда он хочет что-нибудь зачетное нарисовать, а у него не получается. Хотя, по-моему, у него всегда все получается. Но дедушка так не считает и все равно мучается. И заодно, чтобы не сильно скучно было одному это делать, других мучает.