Нефрет положили в саркофаг, напоминавший очертаниями человеческое тело. Золотая маска была лишь бледным подобием прекрасного лица царевны. Гроб закрыла золотая крышка с орнаментами и резьбой. Все скорбящие покинули склеп. Последним вышел Сатми. Его ноги налились свинцом, в груди была пустота, ибо сердце его осталось в гробу Нефрет. В руках он нес цветы, сорванные с украшавшего мумию венка. Из склепа доносились только голоса рабочих, которые должны были запечатать вход.

Сатми низко, едва не упав, склонился перед раскрашенной статуей, изображавшей Нефрет в белом платье, с лотосом в руке. Он положил на пьедестал цветы и быстро отошел. Рабочие выбили подпорки и тяжелый обломок скалы упал, загородив вход. Поспешно, торопясь на тризну, установили надгробную плиту.

Тяжек был для Сатми погребальный пир, мучительны песни и танцы. Огнем жгли его восклицания:

«Наполняйте счастьем свои дни, ибо лишь мгновение длится наша жизнь! Наполняйте их счастьем, ибо по смерти на веки вечные сойдете в могилу!»

И одновременно, воздавая дань торжественного уважения смерти, смягчая этот вызывающий призыв, погребальный арфист ударил по струнам большой красочной арфы и запел гнусавым бесстрастным голосом:

«Величествен наказ великого Осириса, чудесная от начала веков назначена воля[28]. Пожирает время людские тела, и люди нас покидают. Приходят другие на их место. Боги и фараоны, бывшие некогда, покоятся в своих пирамидах. Лежат их подобья и мумии, но остались дворцы их пустыми… А потому утешь свое сердце, следуй его веленьям. Свершай дела свои на земле по веленью своего сердца, пока не придет к тебе день оплакиванья. Осирис не слышит скорбных криков и воплей. Причитания никого не спасают от могилы. А потому празднуй прекрасный день, устремляйся к счастью. Видишь, никто не взял с собой своего достояния, никто из ушедших не вернулся обратно».

«Нет у меня другого желания, одно только знаю счастье: вернуть Нефрет к жизни со мною…»

Сатми последним отошел от усыпальницы. Голоса шедших впереди замирали, ночь спускалась на землю. Ночь, лишенная надежды на рассвет, воцарилась в его душе.

Пересекая Нил, плывя на восток, в направлении храма, он снова и снова повторял:

— Нефрет — Нефрет…

Эхом отозвался чужой голос:

— Он зовет Нефрет, он жив.

Сатми показалось, что этот голос ему знаком.

— Райт! вы не слышите?!

Райт открыл глаза и увидел склоненные над ним лица: лорда и Мэри.

Он весь утонул в прошлом и не мог понять, где находится.

Его положили на носилки и понесли. Носилки покачивались, он закрыл глаза… Покачивается лодка, он пересекает Нил и приближается к храму и своему дому. Нефрет — погребена. Он — один.

Теплый ветер ударил Райту в лицо. Он глянул и вновь зажмурился, встретив яркие лучи солнца.

Да, сомнений нет: Мэри, лорд, рабочие…

— Это могло закончиться для вас печально, дорогой Райт, — сказал лорд Карнарвон, сидевший у его постели. — Как вам пришло в голову забаррикадироваться в гробнице? Зачем эти секреты? К счастью, ваша жена вовремя сообщила о вашем исчезновении. Иначе я, честно говоря, не обратил бы на это внимания. А проклятые сторожа даже не заметили, как вы прошли мимо! Не будь вашего плаща, зацепившегося за плиту у входа, никто бы не догадался, что вы проникли в склеп Нефрет! Зато вы совершили первостатейное открытие… примите мои поздравления! Мне же не повезло! — директор запретил мне прикасаться к гробу фараона, мужа сестры Нефрет. Я был почти у цели и из-за глупого запрета… Я нашел потайной вход… Согласно надписям, там находится гробница Сатми, верховного жреца Амона. Что с вами, Райт?.. Почему вы вдруг так побледнели?

— Вы уже побывали в гробнице? — спросил Райт.

— Еще нет.

— Боже мой, я прошу вас… — горячо начал Райт.

— В чем дело? Говорите же…

— Не трогайте саркофаг.

— И вы заодно с директором, Райт?!

— Возможно, позднее я вам все объясню.

— Не волнуйтесь, прошу вас. Кажется, я начинаю понимать…

Он пристально посмотрел на Райта. Лицо ученого во всем походило теперь на изображение жреца с фрески при входе в усыпальницу Нефрет. Сходство и впрямь любопытное и таинственное…

— Хорошо, хорошо… Обещаю вам, что не притронусь к саркофагу.

Лорд Карнарвон самолично наблюдал за работами в усыпальнице Нефрет и внимательно присматривался к ценным фрескам. Рядом с изображением священника он обнаружил его имя — Сатми — и полный титул.

— Осторожно, осторожно… — напоминал он рабочим, когда те выносили гроб Нефрет. Сам поддерживал его с той стороны, где покоилась голова.

Директор употребил все средства, чтобы пресечь разыскания лорда. Теперь настала очередь Райта. Но необычная история молодого ученого, который чуть не погиб в усыпальнице Нефрет, попала в прессу и стала сенсацией. Директор музея, хоть и являлся человеком науки, был не чужд сентиментальности. Осмотрев гробницу, он убедился в невероятном сходстве жреца и Райта — и решил, что Райт был достаточно наказан, пережив ужас смерти. Ему даже показалось, что Райт поседел.

Газетчики мечтали заполучить фотографии Райта и заручиться правами на репродукции настенной живописи. Фотография трудностей не представляла — достаточно было поймать Райта где-нибудь на улице… но право на публикацию репродукций фресок мог предоставить только директор. И он наслаждался шумихой в прессе:

«Чем больше шума, тем выше цена. Райт может забрать себе маловажные мелочи, даже саму мумию — мумий в музее и так хватает…

Один французский ученый встал на защиту немецкого коллеги? Почему бы и нет? Красивый жест! На войне — враги, в науке — рыцари. „Желаете разрешение? Пожалуйста, к вашим услугам… Дам и рабочих… Можете паковать, что хотите…“

Но больше ни единому немцу не захочется вести здесь раскопки… за это уже ручаюсь я — директор музея… Лорд может катиться ко всем чертям!

Что вы сказали? Он заболел?… Месть умерших, говорите? Небылицы. Но если лорд умер — поделом. Музеи уже полны древностей, каждый новый предмет — лишний мусор. Покойный Стакен правильно говорил, что сперва нужно исследовать собранное, а потом уже гнаться за новым материалом.

Что-что? Райт объявлен преемником Стакена?! Назначение несколько преждевременное, вам не кажется? Что ж, нынче повсюду хаос… и молодежь рвется вперед…»

Райт покинул Египет без сожалений. На пароходе с ним плыла Нефрет и сундуки с ее многочисленными пожитками.

Известие о смерти Стакена и письмо, вызывавшее Райта в Берлин, дошли до Каира, когда Райт лежал заживо похороненным в гробнице Нефрет. Не случись этого, и Мэри, вероятно, не бросилась бы его искать. Поэт Бособр кашлял все чаще — он близился к смерти и не отводил от губ смятого худыми пальцами платка. На палубе корабля он не переставал фантазировать о Египте:

— Египет вечен. Он умирает, чтобы заново возродиться… Дух Осириса осеняет весь мир… Средневековье со своими двойными башнями, головы божественных животных в виде химер на колокольнях соборов — не что иное, как воскресшие египетские боги… Пальмовые рощи подобны аллеям готических колонн… Капители их — расцветшие бутоны… Обращенные к Hostis nocturnus[29] молитвы на шабаше ведьм — Египет знал и это… Готика — это Египет, как и наш век, когда все стремится к чему-то возвышенному: обелиски, небоскребы, радиоантенны…

Мэри со скукой слушала эту болтовню и прижималась к своему глубоко ушедшему в себя мужу. А он и не задумывался над тем, верит ли в возрождение их похороненного счастья.

Мэри радовалась, что муж выздоравливает. Радовалась и возвращению в Берлин. Задумчивость Райта она объясняла хлопотами, связанными с его новой должностью. Теперь он получит звание профессора. «Супруга профессора» — звучало неплохо.