Контраст же с отношением былины к Древлянскому дому разителен сам по себе. Но дело не ограничивается и молчанием. Рыбаковым обнаружен целый пласт «древлянско-киевского антиваряжского эпоса»[38]. Он есть в былинах, проник даже в летопись.
Так, анализируя легенду о смерти Олега Вещего (широко известную по пушкинской балладе), Рыбаков показал, что она носит не только антикняжеский, но и резко антиваряжский характер. Сохранилась эта легенда фрагментарно в летописи, но восходит, несомненно, к эпосу. Рыбаков пишет, в частности:
«Легенда о смерти Олега, по существу, является антиваряжской, так как русский кудесник предрекает варяжскому конунгу… неминучую смерть от своего собственного коня. Во всем русском фольклоре, в том числе и в былинах, конь всегда олицетворяет добро, благородство и справедливость, всегда служит герою верой и правдой, а иной раз помогает ему и своей вещей силой. Велика же должна быть народная ненависть к варягам-находникам, чтобы сложить песню о коне, которому предначертано свыше убить своего господина»[39].
И еще: «Для нас несущественно… то, что это – бродячий сюжет, широко разошедшийся по разным землям; важна его русская трактовка, важно то имя, которое подставлено в русском варианте в общую схему. Этим именем оказалось имя норманского конунга Олега, незаконно и лживо овладевшего Киевом. Волхвы Русской земли предрекли ему ужасную смерть – от любимого коня, и смерть покарала его… а орудием богов был конский череп. Рассматривая сказание на фоне русского фольклора, можно прийти только к одному выводу – замысел и изобразительные средства сказания выбраны с таким расчетом, чтобы показать смерть Олега как возмездие Русской земли варягу-находнику»[40].
Возмездие за что? Очевидно, вначале шел подробный перечень преступлений князя-варяга перед Русью (до нас не дошедший). Завершаться же она явно должна была призывом к слушателям последовать «персту судьбы» и завершить возмездие богов, свергнув преемника Олега и всю Варяжскую династию. Таким образом, песня направлена была и против Игоря. Видимо, она была сложена во время восстания древлян против Игоря после смерти Олега и являлась боевой песней этого Первого Древлянского восстания (как его, по моему мнению, разумно назвать; события 945 года следует тогда именовать Вторым Древлянским восстанием).
Кстати, два слова и о волхвах из легенды. Пренебрежение Олега к волхвам, его заявление, что волхвы все лгут, не может быть следствием ни атеизма, ни христианства Олега, несомненного язычника. Это надо понимать в том смысле, что он презирал именно русских богов и жрецов, а полагался на своих исконных заморских, варяжских (то есть легенда еще раз подчеркивала, что норман родным домом считал Скандинавию, а Русь презирал и считал своей военной добычей). И кудесник, предрекающий Олегу небесную кару, не мог быть жрецом Перуна (как в балладе), ибо Перун Полянский был покровителем Олега и Игоря (что ему даром не прошло). Скорее всего, это жрец Даждьбога Древлянского.
Мы видим, что русский эпос умалчивает о тех князьях-варягах, которые после вражды с Древлянским домом пошли на союз с ним (Ольга и Святослав; да и то, скрытое упоминание о них с порицанием есть в былине, это ведь у них был в десятилетнем рабстве Добрыня), но к Олегу и Игорю относится с неприкрытой ненавистью.
Эпос с ненавистью относится и к знатному варягу Свенельду, начавшему свою карьеру еще при дворе Игоря, а зенита ее достигшему при Ярополке. В былине он – «черный ворон Сантал», и Рыбаков, расшифровавший эту фигуру, выяснил, что в былинах, где он действует, речь идет уже о событиях 970-х годов. Однако же Свенельд имеет прямое отношение к моему рассказу о детстве и юности Добрыни, ибо именно Свенельду удалось нанести в открытом бою (где – летопись не говорит) поражение Малу и принудить его к отступлению, приведшему, в свою очередь, к осаде Коростеня Ольгой, переговорам и капитуляции. Ольга, осадив Коростень, руководила переговорами лично, но войском ее командовал Свенельд.
Как видим, есть серьезнейшие свидетельства того, что Добрыня с детства враждует именно с варягами (как и весь его род); есть и серьезнейшая перекличка между ненавистью к варягам, запечатленной в эпосе, и самим характером событий.
Антиваряжская направленность в самом восстании Мала подмечена в науке давно. Так, историк С. Н. Сыромятников писал: «Не может быть сомнения, что добрые князья, которые распасли Деревскую землю, не были варягами. Это видно из противоположения их волку-Игорю, который восхищал и грабил… летопись отметила… глубокую борьбу: восстание древлян против иноземного поработителя… Это была попытка восстания славян против варягов, которую следовало подавить, иначе за древлянами последовали бы другие покоренные варягами племена»[41].
Наличие в 945 году разгаданной Сыромятниковым угрозы цепной реакции антиваряжских восстаний славянских земель объясняет многое в поведении Ольги. И повелительную необходимость подавить Мала. И готовность на компромисс, когда Коростень так и не удалось взять. И парадоксальную снисходительность к древлянам, но также и десятилетнее рабство семейства Мала (то, что Мал взял самые тяжкие испытания рабства на себя, купив таким образом простым древлянам много льгот, в том числе и возможность жить в родных городах и селах, даже в Коростене, – разительное подтверждение реальности и серьезности древлянской теории княжеского долга перед народом). И конечно, последующий династический брак.
Ольга старалась спасти Варяжский дом и престол своего сына не ставкой на железный кулак, как Игорь, а поворотом к славянской политике. Ольга извлекла урок из Второго Древлянского восстания и решила сделать все, чтобы предотвратить новое народное восстание, которое могло бы смести бесповоротно всю Варяжскую династию. Для этого-то она и «привенчала» находников-Рюриковичей к любимцу Руси – Древлянскому дому.
Сын Мала Древлянского, посланный править в самый замок Рюрика в Новгород, – яркая демонстрация того, что возврата к варяжскому деспотизму быть не должно. Но и тяжкие испытания, через которые прошел в юности Добрыня (вместе с сестрой и отцом), предстают теперь как жертвы во имя борьбы против варягов, во имя торжества славянской политики над варяжской.
Но почему Сыромятников, разгадав столь важный фактор, как угрозу цепной реакции антиваряжских земельных восстаний в 945 и 946 годах, не разгадал того, что эту реакцию удалось разжечь в 980 году сыну Мала? А просто потому, что он не знал, что Добрыня – сын Мала (открытие Прозоровского было уже прочно забыто), а стало быть, не мог связывать 980 год с 945-м и с Древлянским домом. Эту династию он считал угасшей с Малом, которого вдобавок почел малолетним, истолковав его имя как прилагательное.
Итак, варяжский вопрос имел на Руси в IX – X веках капитальную важность, и национальный аспект его был неразрывно связан с социальным. Первостепенная роль варяжского вопроса и в жизни и в былине показывает, что любовью былины Добрыня и Владимир в немалой мере были обязаны своему наследственному антиваряжскому ореолу.
Ольга Варяжская? Нет, Ольга Русская! Но без национального вопроса, и именно варяжского вопроса, то есть без варяжско-русского антагонизма внутри державы, не читается и политика Ольги. Надо сказать, что о национальности Ольги высказывались разные гипотезы. Предлагалось, например, ее болгарское происхождение (Д. И. Иловайский), предлагалось и латгальское (это я слышал в Пскове), предлагалось и коренное русское. Последнее кажется некоторым особенно соблазнительным. Но ни одна из этих гипотез не выдерживает, к сожалению, проверки династическим правом. Дело в том, что крутая и неуклонная смена Ольгою политики имеет (как это ни покажется иному читателю странным) разумное объяснение только в том случае, если сама Ольга урожденная варяжка.
