Из Башкирии нас туда попали двое; вторым был Камиль Габшакуров.

* * *

Как сейчас помню один день того великого мероприятия.

Совещание проходило в гостинице «Орленок» – имевшей уникальную 3D-звездчатую (пятилучевую в плане и пирамидальную в разрезе) архитектуру – где-то почти в области, недалеко от одного из аэропортов.

Но однажды нас вывезли в Москву на общий хэппенинг, для масштабов которого требовалось очень большое помещение.

Туда доставили централизованно на автобусах, обратно все добирались своим ходом, поскольку после события рассыпались по городу.

Нагулявшись до остекленения, мы с Камилем отправились к месту своего временного проживания, а перед посадкой на электричку решили подкрепиться на вокзале (уже не помню, на каком именно).

Мы топтались за стоячим столиком и, разнежась до беспредельности, делились планами на будущее, которое нам обоим в тот момент казалось неописуемо прекрасным.

– А вот когда я буду возглавлять в нашем Союзе писателей секцию по работе с молодежью…

– начал было я.

И не договорил, уронив себе на белые брюки политый кетчупом гамбургер…

Отчаяние меня тогдашнего – пижона, гусара и светского льва! – было беспредельным.

Откуда мне было знать, что я не только сведу красное пятно, но даже сумею продать эти поношенные брюки «Montana» через уфимскую комиссионку по причине того, что они мне были узковаты.

Причем процентов на двадцать дороже, чем купил их новыми – тоже в комиссионке, но в Ленинграде.

Но что планам моим относительно деятельности в Башкирском отделении СП СССР не суждено было сбыться.

Равно как и то, что в скором времени Камиль Габшакуров, умный парень и талантливый драматург, покинет литературу и уйдет в бизнес…

* * *

Это совещание оказалось последним из подобных вообще, но в тот момент о грустном не думалось.

Несмотря даже на то, что во время вечерних прогулок втроем с нашим соседом по двухкомнатному «блоку» – ингушским поэтом Сали Арчаковым – на огромной территории гостиничного комплекса мы то и дело видели знаки грядущего упадка.

Например, в одном дальнем углу обнаружили целое кладбище унитазов – как сказал остроязыкий Камиль.

Там стояли ряды блочных санузлов – завезенных для какой-то стройки, но за ненадобностью брошенных распадаться под ветром и дождями среди двухметрового бурьяна.

Но этот Verfall не произвел на нас гнетущего впечатления и не заставил задуматься о грядущих недобрых переменах в жизни.

Хотя бы потому, что каждое утро нас будил один и тот же поэт, выходивший на балкон своей комнаты и гонявший между красными флигелями эхо своих новых стихов.

Кроме того, там я познакомился с замечательными людьми.

В рабочем порядке совещание было структурировано по направлениям и разбито на творческие семинары сообразно стилям участников.

Мне повезло: моим семинаром руководили подлинные личности.

Эрнст Сафонов – главный редактор газеты «Литературная Россия», уже боровшейся с оборотной стороной той недоброй клоунады, что именовалась горбачевской «перестройкой».

Анатолий Ланщиков – независимый публицист, одиозный и умный.

От семинара у меня остался друг – Анатолий Шуклецов.

Прозаик и поэт, бывший геолог, неисправимый романтик и тонкий художник слова.

IX Всесоюзное совещание молодых писателей, пронесшееся в 1989 году, оказалось для меня трамплином перед прыжком в литературное признание.

* * *

В том же 1989 (сейчас не верится, как много радостных событий вместилось в одно лето того этапного года!) с тем же «9-м цехом» я прошел творческий конкурс на заочное отделение Литинститута.

То есть мои «как бы способности» были признаны квалификационной комиссией и меня допустили к вступительным экзаменам.

Какими именно были те экзамены, я уже не помню; вероятно стандартные для гуманитарной специальности, включавшие историю, язык и еще что-то.

Не помню потому, что за первый экзамен – сочинение – я получил «пятерку» и был зачислен в ряды студентов, минуя следующие ступени, поскольку среднюю школу в 1976 году окончил с золотой медалью.

Сочинение свое я до сих пор помню прекрасно. Писал его по «Мертвым душам», а в заключении сумел ввернуть еще и слова Акакия Акакиевича о том, что нельзя обижать человека, не сделавшего никому ничего плохого. Это место по сю пору видится мне ценнейшим в наследии грустного Николай Васильевича.

Помню свой триумф Дон-Жуана, когда я вернулся в общежитие из приемной комиссии, едва не возносясь на небеса от сознания от своей уже почти впущенности в сонм богов.

В абитуре (в той самой литобщаге, которой наполнена «Девушка с печи №7») я жил с драматургом самарцем Сашей Ануфриевым и прозаиком ленинградцем Лешей Ланкиным.

Первый остался моим лучшим другом на весь период учебы; второй бросил Литинститут, не окончив первого курса, что не помешало нам потом встречаться в СПб.

Когда я приехал практически студентом к своим товарищам – которым предстояли следующие экзамены – Леша почесал бороду и сказал Саше, кивнув в мою сторону:

– Слушай, давай ему ***ды дадим ? Он слишком веселый, а нам еще пидараситься!

Женский половой орган в тот день пролетел мимо; мы выпили принесенное мною шампанское, а потом друзья стояли в загаженной кухне, чтобы послушать веселый грохот бутылки, пущенной мною в мусоропровод с последнего этажа…

3

Писать о Литературном институте может каждый, проведший в его стенах хоть один семестр.

* * *

Мнения об этом замечательнейшем из учебных заведений диаметрально противоположны.

Одни видят в нем обитель муз, а выпускников считают небожителями.

Другие говорят, что это Литинститут – это притон пьяниц и развратников.

Что могу сказать я, проведший не просто в институте, а конкретно в общежитии на улице Грибоедова – истинном притоне пьяниц и развратников! – шесть сессий, в общей сложности полгода своей жизни?

Отвечу сценой из старого фильма, название которого уже позабыл.

* * *

Сюжет заключался в том, что некое нескромное шоу (или какой-то театр соответствующей направленности!) устроило конкурс на замещение вакантных мест.

Работа там предполагалась в общем непристойная.

Объявление же в городской газете было столь завуалированным, что наивные читательницы могли подумать, будто речь идет о чем-то возвышенном, почти на люстре.

Одна из таких претенденток – не по возрасту добропорядочная девушка (кажется, даже в круглых очках!) – пришла на собеседование и секретарша провела ее в комнату, где проводился отбор.

Последний заключался в том, что менеджер смотрел на раскиданные по полу бельевые гарнитуры (комплекты из цветных лоскутков на веревочке). И оценивал, будет ли впору новенькой один из имеющихся лифчиков.

Когда он поднялся с кресла и приложил к млечным буграм очкастой девушки бра, показавшееся ему подходящим (через свитер!), та отпрянула со словами:

– У вас тут что? Конкурс или бордель?!!

– Конкурс,

– ответил будущий босс.

– Но в борделе.

* * *