© Гептинг К., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Кристина Гептинг – один из самых чистых и ярких голосов молодой русской прозы. Чуть ли не единственный автор, пишущий сегодня, она умеет балансировать на тонкой грани между экзистенциальным отчаянием и светлым оптимизмом, не скатываясь ни в одну из сторон. Ее дебютная книга – смешная, пронзительная и не смотря ни на что удивительно обнадеживающая – задает идеальный тон для разговора о современной России и ее обитателях. Если вам скажут, что «Плюс жизнь» – роман о жизни ВИЧ-инфицированных в нашей стране, не верьте: на самом деле это веселая и бесшабашная книга о взрослении, о первой любви, о понимании и принятии себя, о преодолении травмы – словом, о вещах универсальных и касающихся любого человека, независимо от возраста, пола и диагноза.

Мне так уютно среди женщин, которым за тридцать, ближе к сорока. Мне приятны их мягкие обиталища – бухгалтерии, отделы кадров. Чай, печенье, каталоги «Эйвон», тихонько играет какое-нибудь «Дорожное радио».

– Пиши автобиографию, – сказала мне одна из милых сотрудниц отдела кадров областной больницы и протянула разлинованный листок.

– А что писать-то? – спрашиваю. – И… это… Вы, может, забыли, но я санитаром устраиваюсь, а не главврачом.

– Ой, правда, а мы и не знали, – подхватывая мой шутливый тон, продолжает приятная женщина. – Так положено. У нас и санитары пишут: где и когда родился, кто родители, какое получил образование. В свободной форме. Только без ошибок постарайся.

– Да ладно, все равно это никто не читает, пиши что хочешь, – рассмеялась из-за дальнего стола другая кадровичка, совсем молодая.

Я пожевал казенную авторучку и принялся за дело.

Я родился 20 августа 1997 года. Город не платил за свет в течение нескольких лет, и терпение энергетиков лопнуло. В тот вечер роды в роддоме принимали при свечах. Мою маму привезли туда с сильнейшими схватками в состоянии героиновой ломки – «Скорую помощь» вызвали прохожие. Врачи сразу заподозрили в ней ВИЧ-положительную – много их стало в последние годы. Рожать отправили в неработающую душевую. Врач и акушерка надели по две пары перчаток. Вскоре родился двухкилограммовый я с признаками героиновой ломки. Меня перевели в детскую больницу, а маму оставили в душевой.

Через пару дней пришел ее анализ на ВИЧ. Естественно, положительный. У меня тоже нашли антитела к ВИЧ. Однако через месяц выписали из больницы – ломку перебороли, вес я набрал, что они еще со мной могли сделать?.. Сказали, надо верить в лучшее – что на самом деле я не заразился и мамины антитела к полутора годам уйдут.

Нас с мамой встречала бабушка. С цветами. Она, как и завещали врачи, верила в лучшее. Ради ребенка мама одумается, оставит наркотики и допишет диссертацию (до попадалова мама работала ассистентом на кафедре русской литературы ХХ века).

Но было не суждено. Мама умерла от передозировки, когда мне было три месяца.

Меня вырастила бабушка.

Мое детство – оно с запахом хлора. Бабушка мыла с хлоркой все, к чему я прикасался. Белье кипятила. И посуда у меня была отдельная. А еще она нашила себе масок из старых простыней. Без маски я ее почти и не видел.

В садик я не ходил. В школу меня бабушка все же отдала, чтобы никто не догадался, что я неизлечимо болен, да еще такой постыдной болезнью.

Сначала все шло хорошо, внешне я ничем не отличался, болел не чаще и не тяжелее других детей, пока вдруг в 7 лет не выяснилось, что придется пить лекарства – это было удивительно, что есть, оказывается, какие-то таблетки «чтобы не наступал СПИД». Таблетки мне понравились – разноцветные. Они внушали надежду, что я проживу не так уж мало.

Всю жизнь с того момента мне предстояло пить сначала пять, а сейчас, когда препараты стали совершеннее, две таблетки в день. Бабушка все удивлялась, что я жив на «этой химии». «Невозможно жрать столько таблеток и долго жить», – говорила она.

Но все же умерла первой. Мне успело исполниться восемнадцать.

Я поступил в университет. Хотел в медицинский, но инфекционист в СПИД-центре, а это единственный человек, которому я доверяю, сказал, что с ежегодными проверками на ВИЧ для медиков я об этом могу забыть – нормально работать с моим диагнозом все равно не дадут. Поэтому пошел на биофак. И хоть выращивать ГМО-картошку и кукурузу по закону нельзя, корпеть над ними в лаборатории не воспрещается, что мне и придется после универа делать. Я не уверен, что это мое – быть ботаником. Наверное, поэтому и иду работать в морг. Буду подглядывать за медициной в щелочку.

– Что за ерунду ты тут понаписал?

– Так вы ж сказали, читать никто не будет. Да, это шутка, конечно, – заржал я. – Разве похож я на спидозного сына наркоманки?!

– Ну ладно, не похож, – услышал я голос молодой кадровички.

– Переписывай, – вздохнула приятная женщина.

Похоже, с такими кадрами они еще не сталкивались.

Я взял новый лист.

Спирин Лев Валерьевич, 1997 года рождения. Мать – Спирина Маргарита Александровна, преподаватель, умерла в 1997 году от внезапной остановки сердца. Бабушка – Спирина Вера Петровна, учитель младших классов, пенсионерка, умерла в текущем году.

Закончил среднюю школу № 28 и поступил в NГУ на биологический факультет.

Проживаю по адресу – ул. Декабристов, д. 110, кв. 88.

Эту биографию милые женщины одобрили.

Вы, конечно, уже поняли, что оба рассказа были правдивы.

Показать квартиру? Угловая хрущевка. Две плесневелые, плавно перетекающие друг в друга комнаты, по площади не маленькие, но вытянутые, как плацкартные вагоны.

Я живу в комнате, которую бабушка называла «библиотекой». В ней от прежней хозяйки, выжившей из ума школьной директрисы, покончившей с собой, осталась туча книг – от пола до потолка.

Раз уж я взялся тут распинаться перед вами, сразу обозначу круг любимых писателей. Без них я бы сдох, честно. Слова-то дома было кинуть некому. А книга дает иллюзию общения, да и собеседник почти гарантированно – не дурак.

Ну конечно, Сэлинджер. Это вы, должно быть, могли заподозрить. И ничего с этим уже не поделаешь. Я тут прочел, что он сказал перед смертью, мол, «Над пропастью во ржи» – ошибка. Ну да, конечно. Ошибка. А ничего, что благодаря этой «ошибке» я, может, до сих пор жив? Иначе же таким, как я, нам только вздернуться. Ну, или как там, Холден? Оседлать атомную бомбу?

Потом – Вишневский. Упаси боже, не Януш Леон. Я про Вишневского Александра Александровича. Сероватая книжка «Дневник хирурга» с предисловием маршала Жукова. Прочитав ее, я и решил стать хирургом. Но ВИЧ рассмеялся мне в лицо. И ничего, что вируса в моем организме, благодаря лекарствам, и нет почти. Да и придумали же кольчужные перчатки – это такая суперштука, которая ни при каких авариях не даст мне заразить пациента. И все ведь это прекрасно понимают. Но нет. Мне можно только в морг. (Хотя и туда нельзя, на самом деле, просто анализ на ВИЧ сдавать не обязали.) Я изо всех сил стараюсь, чтобы в моих словах не звучала вселенская обида, но получается что-то не очень, да?