Сорвавшись с места, Баки кинулся к решетке, корежа её железной ладонью, выдирая с корнем. Кто-то из техников испуганно голосил, кто-то жал на кнопки и вызывал охрану. Ему было всё равно, он, словно ищейка, шёл по ускользающему следу, останавливался на долю секунды, втягивал носом воздух, менял направление.

И сколько бы он ни ждал, сколько бы мысленно не репетировал их возможную встречу, всё равно оказался к ней совершенно не готов.

— Ну здравствуй, малыш.

Баки замер, остановился мгновенно, словно налетев на стену, зажмурился что было сил, чувствуя в глотке застрявшие колючим комком слова. Он ещё не видел Брока, не касался его, но сердце оживало от одного только родного запаха, наполняющего легкие, запускающего какой-то потайной резервный двигатель.

— Здравствуй, — прошептал Баки, резко обернулся и тут же пошёл ко дну, позорно распался на части, заскулил жалобно, осел к ногам, по щенячьи задрав голову и не отпуская тёплый взгляд родных желтых глаз. — Я Баки. Я Стива потерял, представляешь?

Брок присел рядом, улыбнулся и ласково погладил. Тут же поднялся, вытягиваясь по стойке смирно и будто бы каменея плечами, глаза выгорели почти до белизны.

— Что тут происходит? Агент?

По телу Баки прошлась болезненная дрожь, скручивая мышцы судорогой в ожидании скорого наказания за проявление своеволия. Так уже бывало, и не раз. У Зимнего часто срывало резьбу, он проносился вихрем по базе, выкашивая всех, кто не успел затаиться, и замирал под тяжёлелым взглядом хозяина, не в силах пошевелиться, сдвинуться с места. Укол в шею — и темнота. Слишком хорошо забиты в него были стальные гвозди команд. Зимнего срывало, его отлавливали, накачивали транквилизаторами, и он получал наказание. Он никогда не шёл против воли хозяина. Но сейчас был готов сорваться с поводка.

Пирс хмыкнул, внимательным взглядом окинув застывшего по стойке смирно Брока, и от этого взгляда Баки сделалось нехорошо. Он отлично знал мимику и повадки нового хозяина, знал и подсознательно боялся. Этот щадить не станет, скрутит, разложит, как лягушку на предметном стекле под микроскопом, и будет разглядывать, выясняя, что же сбило программу идеального оружия так сильно.

— Боец, представьтесь.

— Уоррент-офицер Брок Рамлоу, сэр. Третья пехотная дивизия. Война в Заливе.

— Вольно, офицер. Сдайте Агента обратно в лабораторию и поднимитесь ко мне в кабинет. У меня к вам предложение.

— Да, сэр, слушаюсь, — отчеканил Брок, белозубо сверкнув улыбкой, отдал честь и развернулся на пятках лицом к Баки.

Они шли по коридорам базы плечом к плечу, не касаясь друг друга, не разговаривая, не переглядываясь, но Баки нутром чувствовал, что что-то снова сдвигалось, вытесняя из груди намерзшие на сердце куски льда, отогревая хотя бы его часть, но и возвращая непривычно острую боль. Не ту, что прокатывалась по телу с обнулениями, когда мир вокруг выцветал, полностью теряя краски, выгорал до белизны, становясь статично безликим, не ту, что выламывала суставы, крошила зубы в пыль, не медицинскую от несрабатывающего из-за разогнанного метаболизма обезболивающего, а совсем другую, сжимающую сердце холодной стальной хваткой, прокручивающую раз за разом момент падения, и взгляд Стива, ошарашенный пониманием и точно такой же болью.

— Мы его найдём, — шепнул напоследок Брок, с силой сжал запястье. — Будь умницей и верь мне.

И Баки верил.

Он не знал, о чем с Броком разговаривал директор Пирс, но уже в следующий раз Баки открывал глаза на привычное приветствие, сказанное до боли знакомым хрипловатым голосом.

— Доброе утро, Агент.

А значит, утро и правда автоматически становилось добрым. Значит, потом будет ждать не холодная вода из шланга, а вполне человеческий душ, ароматное мыло, которое почему-то пахнет свежескошенной травой, сладковатые теплые детские каши из большого тяжёлого термоса. Значит, он сможет говорить не только после прямого приказа, сможет сам планировать свой день и неотлучно быть рядом с Броком. Значит, хоть на несколько дней он сможет считать себя живым.

Баки нравилось «просыпаться» от едва ощутимого прикосновения ладони, разглядывать чересчур молодого Брока, выискивая в его лице те же чувства, что видел там и в сороковых и осознавая, насколько меньше дерьма пока что свалилось ему на голову. Нравилось выходить в «поле», чувствовать спиной внимательный взгляд, знать, что, что бы ни произошло — прикроют, вытащат даже из самого пекла не потому, что он дорогостоящее оборудование, а потому, что он Баки Барнс, потому что его очень ждали, любили. Потому что он нужен.

Иногда удавалось не возвращаться на базу по несколько дней, сидеть рядом на стареньком диване в одной из конспиративных квартир, позволяя прикасаться к себе, разглядывать железную руку и не бояться вспоминать.

Баки иногда казалось, что Броку далеко не двадцать восемь лет, как числилось по документам, и он прожил уже намного больше, повидал такое, что даже восьмидесятилетнему Зимнему Солдату не снилось, и Брок теперь держался до последнего с отчаянием умирающего, всё возможное время проводил с Баки, пусть то в лаборатории, просиживал рядом с техниками, внимательно наблюдая за всеми манипуляциями, то приходил в камеру, которую почему-то называли комнатой. Но сколько Баки ни спрашивал, сколько ни пытался разузнать о таких странностях, Брок лишь отшучивался, притягивал его к себе, если рядом никого не было, и затыкал рот поцелуем, пробирался ладонями под одежду, касаясь как-то преувеличенно аккуратно, трепетно, будто бы Баки был хрупким человеком, как сам Брок, а не переделанным сывороткой и нескончаемыми экспериментами суперчеловеком.

— Баки ты ёбаный Барнс, за каким хуем ты под пулю полез? Ты не мог не знать о снайпере! — рыкнул Брок, туго перетягивая всё ещё кровившее у Баки плечо.

— Он бы тебя достал, а я крепкий, — немного обиженно отозвался Баки.

— Поебать! Не убил бы!

— Ты не можешь этого знать!

— Могу, блядь, и знаю!

Иногда Баки страшно раздражала такая вот самоуверенность Брока, долбанутое бесстрашие. Казалось, что он не проживает каждый новый день, как впервые, а идёт по уже давно известному маршруту, зная о каждой кочке и выбоине, с легким раздражением встречает ранения, перешагивает через тела тех, «кого никак не спасти, Баки».

Вот и сейчас, сидя перед Броком на разбитых взрывом ступеньках, Баки отчаянно хотелось схватить его за шиворот, встряхнуть хорошенечко, вытянуть, откуда в одном человеке столько нездоровой фатальной уверенности.

Ещё месяц назад, когда Баки осознавал себя не полностью, лишь фоново, тенью, раздвоением личности безэмоционального, выверенного до автоматизма Зимнего Солдата, он бы не обратил внимания, наоборот, порадовался бы невероятной удачливости и расчетливости нового командира, но Баки знал Брока совсем другим.

— Не понимаю, — он тряхнул головой, завесившись длинной челкой. — Совсем ничего не понимаю, Брок. Ты тогда темнил, недоговаривал, и чем всё кончилось? Стив, Стива нет, я читал хронику.

— Стив жив, — Брок устало сполз по стене к его ногам, прижался виском к бедру, устроив винтовку у себя на коленях.

Баки, чуть помедлив, стащил с правой ладони перчатку и коснулся его затылка, вплёл пальцы в волосы, удивляясь их жесткости. Впрочем, и сам Брок не был мягким и податливым, всё тело будто взведённая до упора пружина, которая выстрелит в любой подозрительной ситуации. И эта его усталая расслабленная поза, открытость были лишь внешними, Баки был уверен — Брок внимательно следил за округой из-под ресниц, хотя и прекрасно знал, что, если что случится, рассеявшиеся по периметру бойцы поднимут шум и предупредят.

— Откуда тебе знать?

— Это всё уже было, — Брок потерся скулой о колено Баки. — Немного не так, но было. Все эти операции, ранения, проёбы бойцов, был ты. Не такой, как сейчас, не Баки. В тебе вообще не было ничего от Баки Барнса. Ничего от человека, — достав из кармана зажигалку, Брок чиркнул колесиком и замер, внимательно вглядываясь в танец маленького огонька, поднёс к нему ладонь. — Мы примерно так же сидели. Я бинтовал плечо, а ты чистил винтовку.