Где-то глубоко в груди что-то шевельнулось — некое сильное, но совершенно непонятное чувство. Присутствие эльфки поломало правильную картину, испортило вульгарностью, прибавило гадкий привкус. В тронном зале больше никого не было, король всецело был поглощен своей подданной.

К слову, эльфка также не демонстрировала избыток одежды: бретели платья были спущены с плеч, частично оголяя спину и аккуратную грудь. Длинная юбка разлилась красным шелковым озером вокруг трона. Лицо незнакомки оставалось скрытым, та сидела на полу лицом к господину.

Сон ведьмачки терял четкость, местами таял вовсе, раздражающе покачивался.

Покачивалась и голова эльфки. Медленно, неторопливо. Глаза Эредина были закрыты, а на губах легкая улыбка удовольствия.

Чувство, одолевшее Цириллу, заиграло разными красками, будто яд, пролившийся в глотку, разделился на десятки компонентов: злость, отвращение, ненависть, обида… и еще много чего, заканчивая жалостью к самой себе. Можно было бы перечислять до бесконечности, или же определить все это как ревность.

Но ведь ревнуют любимые, ревнуют обманутые и брошенные! Разве Эредина и Цири можно отнести к первым или ко вторым?! Это же сущий вздор! Девушке даже претила мысль разбираться в этом абсурдном чувстве. Всего лишь хотелось схватить эльфку за волосы и оттащить, словно поганую шавку, от короля.

Но ведьмачка не могла даже пошевелиться, завороженная картиной перед ней. То, что делала эта шлюха, было чем-то далеким, не применимым к Цирилле, граничащее с одной стороны с извращением, а с другой стороны — с чем-то волнующим, возбуждающим…

Сам Эредин явно наслаждался ласками своей партнерши. Это хорошо было видно всякий раз, когда очередная дрожь бежала по его телу, а мышцы торса вздрагивали от острых сладких судорог. Правая рука, украшенная крупными перстнями, то зарывалась в светлые волосы эльфки, то выныривала из пышной копны, чтобы ласково убрать мешающий локон за острое ушко.

Подданная ускорила темп движений, и король блаженно откинул голову назад, позволяя свету упасть на его острый волевой подбородок, на обычно идеальную линию бровей, сейчас надломленную болезненным удовольствием. Бледные тонкие губы были приоткрыты, храня беззвучный вздох наслаждения.

Кровь, сначала горячая и вязкая, ударила кипящим потоком в голову Цирилле, обожгла глотку и легкие, а затем скопилась тяжелой горечью в животе. Словно живое пламя касалось изнутри, подбираясь снизу все выше и выше, имея свое начало в ее лоне.

И тогда Эредин, наконец-то, открыл черные глаза и посмотрел именно туда, где в своем сне стояла, наблюдая, Цири. Стоило их взглядам пересечься, как ведьмачку полностью поглотил огонь. Белые языки пламени взмыли вверх, гибкими щупальцами обернулись вокруг колон, сжигали шелковые полотна и гобелены, змеями обвивали красное платье эльфки, окружали горящим кольцом высокий трон. Но пара не отвлекалась от своего дела, Ольховая барышня лишь теснее прижалась к ногам повелителя, пока шелк ее платья медленно превращался в пепел.

— Ты есть смерть, — губы были неподвижны, но голос знаком до боли, — ты и есть Хаос.

Цири стала медленно отступать, безрезультатно пытаясь выйти из кольца огня. Но несмотря на то, что кожа плавилась, а боль выжигала нервы, ничего не получалось. За стеной огня скрылся и король, и пассия на полу, оставив ведьмачку одну в огненной могиле.

Пламя жгло каменные стены, превращая их в жалкий черный мусор, вырывалось прочь, вырывалось к небу, далеко за пределы эльфского дворца, стелилось по улицам, забирая в свои объятия чужие дома, испуганных людей и скот. Яростно грохоча, испепеляло торговую площадь вместе с толпой кричащих горожан, оставляя по себе обугленные тела — черные, скорченные на земле. Коварные огненные когти подбирались к маленькой плачущей девочке, ищущей укрытия возле обожженного трупа матери. В руках она по привычке держала кусочек хлеба…

Ведьмачка пронизывающе закричала, визг разлетелся над крошечным островом, разодрав ночь на клочья. С трудом придя в себя, она со свистом вдыхала чистый ночной воздух, чтобы очистить легкие от липкой гари.

Живот ныл в знакомых болезненных спазмах.

Все еще тяжело дыша, она с опаской посмотрела в сторону большого острова. Его северная часть была охвачена огнем.

========== Часть 3. Мышь ==========

На востоке небо из чернильно-синего выцвело до грязно-серого, когда островитяне закончили работу по устранению пожаров. Пламя удалось загасить. Только черные струйки дыма, стремящиеся ввысь, красноречиво рассказывали о бедствии, которое здесь случилось. Не менее красноречивыми были и лица солдат, разбирающих завалы — густо вымазанные сажей и кровью.

Под широким навесом уцелевшей кузницы организовали помощь пострадавшим. Тех, кому повезло намного меньше, просто клали в ряд под открытым небом, недалеко от доски объявлений. Тела лежали прикрытые грубой тканью, дети, женщины, мужчины… У некоторых виднелись обгоревшие конечности, черные облысевшие черепа.

Однако, жертв было немного — благодаря ночному караулу всех быстро подняли на ноги. Но были и те, кто не услышал тревожного звона колоколов и продолжил спать в удушливых замкнутых клетках. Их находили неподвижными в своих постелях. Все меньше островитян приходили в кузницу, и все больше — к доске. На ней писали имена тех погибших, чьи тела удалось опознать.

Цири осторожно ступала через толпу мечущихся, рыдающих людей, желая закрыть уши и не слышать многоголосого скорбного воя. Скулили собаки, рыдали женщины над трупами родных. Серое безучастное небо давило сверху, смыкаясь туманом и дымом вокруг сгоревшей площади, запечатывая в этом месте горечь и боль десятков людей. Хотелось бежать отсюда сломя голову, но это было не допустимо, пока ей не станет известно, что же здесь произошло. Беда лишь в том, что все были поглощены работой по спасению выживших, либо настолько убиты горем, что не могли связать и двух слов.

Страдания людей вместе с сырым воздухом пробирались под одежду, а то и под кожу, растекались там неконтролируемой тревогой. И тогда она остановилась посреди тлеющих обломков, лишенная воли к любым действиям, так и не выяснив ничего.

И тут, когда Цирилла приняла решение пока просто уйти, рядом раздался победный крик:

— Мы его нашли!

Замешательство прокатилось через сборище островитян, толпа расступилась, пропуская в центр двух солдат. Они держали за шкирки тощего паренька, на вид младше Цири на пару лет. Тот явно был не в себе — глаза метались от одной молчащей фигуры к другой, а руки нервно заламывались.

— Разве тебе не говорили, за что вторую подобную выходку тебе снесут голову?! — один из стражников грубо встряхнул парня, отчего тот всхлипнул и зарыдал, но так и не сказал ни слова, — А?

Среди зрителей оживал возмущенный гул. Вперед вышел мужик в сильно обгоревшей шубе и ткнул пальцем в новоприбывших:

— Да это же он! Это он поджег склад возле доков на прошлой неделе!

В центр выбежала старуха и упала прямо под ноги солдату.

— Отпустите моего мальчика! Он болен, он не ведает, что творит! — запричитала она, сжимая в белых сморщенных кулаках длинный плащ стражника.

Гул быстро нарастал, будто на площадь влетел рой злых ос. Никто не хотел внять словам плачущей старухи, а наоборот — все больше агрессивных фраз слышалось отовсюду. И в момент, когда положение паренька показалось совсем безнадежным, он вдруг завизжал писклявым девчачьим голосом:

— Это сделал не Зюзя, это сделал другой!

Казалось, все только и ждали, что парень начнет рано или поздно оправдываться, быстро заглушили недовольным ревом его слова. Никто не собирался ему верить. Скорее, многие испытывали удовольствие от того, что их гнев, наконец-то, обрел цель.

— Зюзя видел, кто палил!

Ведьмачка, приникшая вдалеке от толпы, вмиг сжалась в комок, внутренне натянулась, как струна. Больше всего она хотела услышать дальнейшие слова Зюзи. И боялась — еще больше.

— Черный всадник! На большом коне! Потрогал рукой крышу хаты, и крыша загорелась!