Иначе - повешу.
Полковник Копытовский."
Уличная жизнь потекла по прежним своим истокам. В тот же вечер открылись кафе. Кто-то уже спекулировал на советских бумажках, уверяя пальцем, что выпущены новые деньги с портретом полковника. Почти неощутимо прошла по городу волна обысков. Заходили в дома вооруженные до зубов победители и застенчиво шаркали по комнатам, выискивая коммунистов и оружие. В течение суток вокруг таинственного полковника сплелись легенды. О нем стали говорить утверждающе, не видя в глаза. Впрочем, на другой день, на сквере, собрав толпу слушателей, какая-то экзальтированная дама доказывала, что "он душка и блондин с усиками в искорках".
- А ты видала его? - мрачно спрашивал чернорабочий.
- Усики, говорю, видала!
Дама брезгливо поджала губы, потом стала вдруг необычайно высокой и выплюнула:
- Довольно, гражданин, тыкать. Это при той власти. А теперь - ах, оставьте!
В публике засмеялись, стали шутить. Коснулись обысков.
Некий молодой, прыщавый человек, заложив за ухо окурок, рассказывал:
- ... Приходють, понимаете, в комнаты. Шасть-шасть - ничего. Дамочка, вот в роде вас, хозяйка, спрашиваеть: что, собственно, вам нужно, гражданы? Я, грит, не какой античный элемент, а в роде как против. А сама трусь-трусь. Сами понимаете, положение крахтическое. Туды-сюды, вдруг бах! Лежит у в передней коробка такая с выбоиной, в роде как шляпная. "А это, спрашивають, что за снаряд?" Дамочка в перепуг: "Это, грит, не снаряд, а тут мужа моего цилиндер." Те на своем. Упористы. "Это, отвечають, вам не апчхи. Пожалте в штаб." А сами в нерешительности не берут коробку-то, ха-ха-ха!..
--------------
XIV.
Глава документальная.
Двое суток город занимался исключительно чтением. Читали толпами, вслух, про себя в одиночку, лезли коллективом на спины. Улицы повеселели, оклеенные и переклеенные вдоль и поперек.
Контр-революция осторожно щупала обывательские мозги.
"К НАСЕЛЕНИЮ.
Советская власть умирает. Петроград накануне падения. Москва ждет сигнала, чтобы сбросить иго каторжников и негодяев. В Туле волнения. Мобилизованные повсеместно отказываются воевать. Известия о революционном движении в странах Согласия раздуты и подтасованы. Граждане! Сбросьте гипноз! Оглянитесь, подумайте, поймите! Рассветает. Близок лучезарный день! Большевики кажутся вам сильными, потому что вы стоите на коленях. Встаньте с колен!"
Ниже - гигантским шрифтом:
"НАШИ ЛОЗУНГИ.
1. Вся власть Учредительному Собранию.
2. Сочетание частной и государственной инициативы в торговле и промышленности.
3. Железные законы об охране труда.
4. Земля - народу.
5. Вступление русской Республики в лигу народов.
Повстанческий комитет."
На базаре, запруженном крестьянами, ринувшимися из деревень поживиться, читали с возов в разных концах, упираясь в каждое слово:
"Крестьяне! Ваши дети и братья, мобилизованные Троцким и другими преступниками, севшими на шею народа, восстали против Советской власти. Большевики разбиты. Никто не посмеет отныне отнимать у вас хлеб. Мы кончили войну и заключили мир. Крестьяне! Бейте в набат! Гоните советскую сволочь из ваших сел, выбирайте повстанческие комитеты!
Командующий 1-й армией Народной Республики
Копытовский."
На третий день, неизвестно кем, в рабочих кварталах по окраинам города было расклеено следующее:
"Товарищи рабочие, крестьяне и красноармейцы Энска!
Преступной, черносотенной рукой в Энске поднят дикий мятеж. Обманутые солдаты, бросив фронт, постыдно бежали. Свое оружие они направили против великой Октябрьской революции, оружейными и пулеметными залпами эти разбойники пытаются смести рабочую и крестьянскую Советскую власть. Давно-ли немецкие жандармы, как звери, терзали ваше истощенное тело? Неужели вы, несчастные бедняки, рабочие и крестьяне, для того страдали в цепях рабства, чтобы всякая белогвардейская банда вам садилась на шею? Полтора года Советы трудовой республики боролись с Корниловым, Калединым, Красновым, с помещиками и капиталистами. И вот теперь, когда главные трудности пройдены, вам говорят: свергайте Совет. Враги революции кричат: долой гражданскую войну. Рабочие и крестьяне! Не верьте этим лицемерным словам. Если Энские черносотенцы против войны, спросите их, по какой программе они стреляют из пушек по городу? Мы знаем, что тяжелая разруха и голод обездолили трудящихся России, но разве пьяные толпы вооруженных дезертиров накормят голодных? Разве гранатами и бессмысленным зверским убийством самоотверженных революционеров уменьшится народное горе? Мы призываем вас не поддаваться на провокацию. Погромщиков ждет суровая кара. Во имя пролетарской революции - вместе с нами поднимите меч против угнетателей. Смерть им!.."
Большевики не сдавались.
--------------
XV.
"А ты в нас стрелять будешь?"
Быстров бредил вторые сутки. Лежа на шинели, головою к дверям камеры, он бессознательно обшаривал липкие стены скрюченными пальцами.
Рядом сидел Лапицкий, заросший бородой, черный, с кружкой воды в руках.
- Погоди, Коля... Коля!.. Ф-фу ты, чорт! Ведь нельзя же так. Ты выпьешь всю сразу. Здесь есть еще товарищи... Глотни!.. Вот... Довольно.
- Жжет... жжет, - стонал Быстров, цепляясь за стену, - вот тут.
Он схватился за горло и разорвал на груди рубашку.
В камере было душно. На сыром захарканном полу спало вповалку несколько человек. Сверху, через квадрат оконца падал скупой вечерний свет.
- Нам ничего не дают двое суток, даже воды, - тихо говорил Лапицкий, будто самому себе. - Крутоярова и Краузе с нами нет... Это хорошо. О них будут вспоминать, обнажая головы, как о борцах. А мы...
Он выпрямился и хрустнул пальцами.
- А тебя опрокинут головой в нужник, будут сечь плетьми и ты не пикнешь, потому что... Не надо было сдаваться, или не надо было начинать.
За дверью камеры тяжелым гулом отдали шаги. Чей-то сиплый голос сказал "отворяй" и замок охнул протяжно.
Вошел человек в матроске. В одной руке он держал фонарь, в другой лист бумаги. Заслоняя ладонью свет, человек оглядел камеру и рассмеялся.