Всё! Больше не могу, я уже в пути больше шести часов! Надо искать ночлег, найти подходящее болото, чтобы завтра по восходу сориентироваться. Вот и болото. Отойду от него к ёлкам. Люди говорят, что на землю надо класть еловые ветки. Проверю, заболею ли я после этой ночёвки. Вроде всё, ветки наломал, можно укладываться. Эх, так вляпаться! Ведь знаю же, что не могу ориентироваться на местности! Сколько раз меня выводили люди с рыбалки, с Усы! С города до Усы чуть ли не с закрытыми глазами дохожу, а обратная фаза полёта – никак. У меня скорее ноги запомнили обратную дорогу, чем мозги. Ведь только я устроился на работу, когда я теперь отсюда выйду? Что я скажу? Заблудился около дома?! Грибы что ли мне эти нужны или эта рыбалка?! Дешевле сёмгу в магазине покупать, чем это снаряжение для рыбалки, сама рыбалка. Женщина в Инте двадцать лет собирала грибы, пошла и не вернулась. Под Печорой муж с женой пошли за грибами, так муж вышел через два месяца под Ухтой. Жена не выдержала. Хватит думать о плохом! Надо успокоиться и спокойно всё взвесить. Итак: я заблудился, температура +4 – +7, одет налегке, костёр разводить не умею, у меня есть нож, зажигалка. Дождя пока нет – было бы совсем худо. Питаться буду грибами, ягодами. Что с водой? Маленькие ручьи, в крайнем случае, из болота придётся пить. Это всё пока наихудший вариант. Надо определиться, где я. С юга Уса, с точки, где я перешёл Чёрную речку, до Усы три-четыре километра. С востока должно идти шоссе на Водозабор, до него два-три километра. С запада – Чёрная речка. Что у нас с севером? На севере у нас Нулевой, до него восемь-девять километров, мимо него я никак не проскочу. Значит, надо идти, только идти – куда–нибудь уткнусь. Завтра по восходу сориентируюсь на запад. Если опять будут тучи, говорят, можно сориентироваться по мху, растущему на деревьях – он растёт только с северной стороны. Завтра всё станет ясно. А сейчас спать… Что-то веток маловато, ноги на земле – ещё наломать надо, главное: не заболеть. Не спится… Сегодня семнадцатое августа. Ровно год назад скончался брат. Плохая примета. Женя, ты прости, годовщины я не отмечаю, только ваши дни рождения: бабушки, мамы, твой, отца. Представляю, что мы по-прежнему все вместе, и я сижу, вспоминаю.

Женя, Женя… В семидесятые ты приехал в Усинск по направлению после института. Так здесь и до конца остался. Как же ты хотел вырваться отсюда! Но не мог. Детей поднимать надо было, образование им дать, квартирами обеспечить… Да, теперь каждый из твоей семьи имеет по квартире и с ремонтом… вот только тебя больше не вернёшь. Разве пятьдесят четыре года – это возраст, чтобы уходить из жизни! Тогда, в августе, перед твоим вторым, последним инсультом мы с тобой четыре раза за семь дней собирали белые грибы. Дело не в грибах, а в том, что надо поехать, собрать их, приехать, их надо обработать, сварить, пожарить… Даже я не выдержал, хотя я более мобильный, чем ты:

– Женя, тебе эти грибы не надоели?

– Мне не надоели! В Питере их нет!

Всё равно вторым инсультом это всё закончилось бы. По-другому ты жить не умел…

Мама почти так же ушла из жизни. Вся семья, наконец, вместе собралась, и она затеяла большую стирку. Всю жизнь мама на себе экономила и, конечно, на стиральной машине тоже. Это была её последняя стирка… Мама, мама… Как же ты меня любила! Сколько же я тебе принёс слёз. Сколько раз со мной проходила весь Баку, чтобы узнать, что со здоровьем сына. К пятнадцати годам моя детская медицинская карточка уже была как “Cага о Форсайтах”. Как ты берегла меня, как хотела уберечь от всего плохого. Со второго курса ты начала меня знакомить с дочерьми своих подруг, чтобы я не испортился и чтобы у меня было всё, как у всех. Как я сопротивлялся четыре года, но перед Наташей не устоял. Мама, мама, откуда нам было знать с тобой, что Наташе, просто надо было выскочить замуж… Мама, мама, как ты умоляла не разбивать семью ради детей. У Наташи была прекрасная жизнь. Ты – с внуками, и готовишь, и стираешь, и убираешь. Отец – за продуктами и тебе помогал. Я, как всегда, полторы смены на работе. А Наташа с работы приходит и газеты читает. Сколько же любви ты вложила в моих детей, они же с тобой и росли. И что ты получила? Когда мы с Наташей всё-таки разошлись, она тебе заявила, что внуков Вы больше не увидите. Мама, мама, как же ты берегла меня. Пошла в институт при моём распределении, и меня никуда не направили. К сожалению, я узнал об этом только после твоей смерти. Если ты чувствовала угрозу своей семье, или так тебе казалось, – остановить тебя было невозможно. Твоя сестра рассказывала, что когда ты была в положении на восьмом месяце, тебе показалось, что с твоим мужем-геологом что-то случилось в горах. И ты поехала на рейсовом автобусе в Дагестан. Это более двухсот километров от Баку. Тебя рвало непрерывно. Водитель автобуса, наконец, не выдержал, он вышел из машины и стал молиться:

– О Аллах! За что ты меня наказываешь?! Что я сделал?! За что ты мне послал эту женщину?!

Ты доехала. Ты нашла своего мужа в горах. Когда отец тебя увидел, он чуть не лишился дара речи. А как я пропал на рыбалке под Еникендом, в ста тринадцати километрах от Баку. Мы с напарником Сергеем, наконец, вышли на шоссе, но рейсовых автобусов уже не было, а другие машины не останавливались. И мы шли с Сергеем в это село Еникенд, почти три километра, навстречу штормовому встречному ветру вместе с дождём. В селе я увидел патрульную машину и пошёл к ней. Сережка мне кричит:

– Это же гаишники! Продажные шкуры!

Серёжка не знал, что может быть ты меня уже ищешь. Гаишники осторожно открыли окно “Волги” и с удивлением посмотрели на меня, всего мокрого и грязного:

– Ребята, вы откуда такие?

– Из города. Помогите добраться до Баку. Мать очень волнуется, она не знает, где я.

Гаишник внимательно посмотрел на меня и говорит:

– Подождите пока под навесом.

Мы доехали. Я был прав. Ты вся в слезах. Уже обзвонила всех. Твой племянник Виктор, тоже рыбак, еле-еле уговорил тебя подождать до утра:

– Тётя Рена, утром мы поедем. Я не знаю куда: двести километров на юг, двести километров на запад или двести километров на север. Но поедем.

Все знали, что остановить тебя в таких случаях невозможно.

Мне было двадцать пять, врачи сказали, что у меня псориаз, хотя это был не псориаз, назначили курс лечения, внутривенные уколы. После четвёртой, пятой инъекции я стал покрываться гноем. Никто ничего не мог понять. Я покрылся весь гноем и полностью стал неподвижен. Лейкоциты дошли до двадцати восьми тысяч. Врачи только руками разводили, сказали, что если будет более тридцати двух тысяч – это конец. Ты пошла к командующему Закавказского округа. Он сказал тебе, что нужен письменный отказ гражданской медицины в данном случае. Ты сделала это. Ты положила меня в госпиталь. Врач – майор, стала меня "вытаскивать". Я был на больничном шесть месяцев, зацепил ещё кучу болезней, потому что иммунитет… иммунитет ещё какой-то оставался. Но ты, мама, не сдавалась, стояла до конца, старалась только, чтобы я не видел твоих слёз. Мама, мама, как же ты меня любила! Наши соседи, кто ещё жив, кто ещё помнит тебя, говорят: твоя мама была святая женщина. Мама, мама, прости меня, не сберёг я тебя, я скоро приду к тебе, но не сейчас и больше огорчать не буду.

Надо ещё наломать веток. Когда же эта ночь закончится! Уже час ночи. Никак не усну… И всё-таки я остался один. Всю жизнь хотел иметь семью. Любовь – это вера. Уходит вера – уходит и любовь. С Наташей не получилось – там всё понятно, она никогда и не любила меня. С Аллой пятнадцать лет – тоже не получилось. Сколько же, Алла, мы с тобой прошли: и резню, и войну, и голод. Сколько же мы с тобой вынесли! Ты мне просто жизнь спасла. Тогда на сороковой день мамы, Ритка – экстрасенс мне говорит:

– Сегодня ты можешь поговорить с мамой, я помогу.

И мама через Риту говорит: "Ты виноват!"

Я знаю, что виноват, но мама никогда такое бы не сказала, слишком сильно она меня любила. А в меня, после этих слов будто космос ворвался. Такое уже у меня было пятнадцать лет назад. Сразу предынфарктное состояние, высокое давление, пульс достигал двухсот ударов. Полгода врачам понадобилось, чтобы вывести меня из этого состояния. А тогда, в девяностом, я остался один. Перед этим мы с тобой разбежались: я тебе слово – ты мне десять, и это мне надоело. Ты не знала, что ты беременна. А после Риты я понял, что второго такого удара я не перенесу. Мне не к кому было идти, кроме тебя. Я пришёл к тебе, постучал, ты открыла