Уже когда я начинал работать на телике, разбогатеть удавалось не всякому. Разве что считаным единицам. Но это было, как говорят в Аддис-Абебе, нев-jiben-но удобно и круто: халява и плюшки, контрамарки, бесплатная выпивка и закуска для работников эфира, готовые на все шикарные телки, песни, пляски и прочие радости жизни. У нас была страховочная сетка на случай, чтобы ты не разбился, если запорешь тройное сальто.

Девяностые. Большая часть нулевых. Ты имел почти все, что хотел. Ты был крут. Ты путешествовал по всему миру. У тебя в запасе всегда были истории, гарантированно привлекавшие юных прелестниц в твою постель и поражавшие воображение гостей на званых обедах: о камере смертников, или о ванной комнате какой-нибудь знаменитости, или о том, что ты видел в ящике письменного стола большой политической шишки, или как пил шампанское с кровавым диктатором (всего один бокал; они те еще скопидомы, эти диктаторы). Ты был нев-jiben-но востребован на любом светском рауте.

На прошлой неделе Циклон Энни видели в супермаркете в Виллесдене, где она расставляла товары по полкам. Это не журналистское расследование, не секретное задание под прикрытием – она действительно подрабатывает за гроши, расставляя по полкам зубную пасту. Единственное, что меня удивило, когда я об этом узнал, как ей вообще удалось устроиться на работу.

Давным-давно, в незапамятные времена, она была искренне убеждена, что ее документальные программы будут свергать правительства и приводить правительства к власти. Когда стало ясно, что реальность не соответствует ожиданиям, она принялась вразумлять народ. В свое время ее серьезные аналитические программы обращали на себя внимание людей образованных и просвещенных. Теперь она раскладывает товары по полкам, а я потерял дом.

Джо’н подходит угоститься арахисом. Смотрит в вазочку, хмурится.

– Джесс, можно тебя на минуточку?

Вбегает Джесс, его новая секретарша, сияя улыбкой из разряда «смотрите все, как я улыбаюсь». Безусловно, она самая светлая и жизнерадостная душа из всех собравшихся в этой комнате. Даже притом, что работает секретаршей у Джо’на. Ей чуть за двадцать, она приехала из какого-то крошечного городка в самой унылой части Мидлендса или Северной Англии.

Кто счастлив в Лондоне? Всякий, кто не из Лондона. Кто только что высадился с корабля, вышел из самолета, сошел с поезда дальнего следования. Всякий, кто вырос в сельской глуши во Фландрии, в придорожном поселке в Алгарви, в спальном районе Гданьска, в тихой деревне в Шропшире. Я родился и вырос в Лондоне. И как все знакомые мне уроженцы Лондона, мечтаю отсюда свалить.

– Джесс, посмотри.

Джо’н предъявляет ей вазочку. Джесс внимательно смотрит (сто процентов энтузиазма, потому что так надо: хочешь сделать карьеру – проявляй рвение). Она не понимает, что должна там увидеть. Орешек забавной формы на самом верху? Сообщение, выложенное из арахиса? Маленький, но приятный презент по случаю окончания года?

Она смотрит на Джо’на (сорок процентов недоумения, шестьдесят процентов энтузиазма).

– Это недопустимо, – говорит Джо’н.

Джесс опять утыкается носом в вазочку, потом поднимает глаза на Джо’на (пятьдесят процентов недоумения, пятьдесят процентов безмолвной мольбы). На всякий случай я тоже смотрю. В вазочке ничего нет. В смысле, ничего такого, чего ты вполне обоснованно не ожидаешь увидеть в вазе с арахисом. Никаких откровенно испорченных орешков, никаких дохлых членистоногих. Но разве Джо’ну нужны причины, чтобы отчитывать подчиненных? Он у нас главный выпускающий редактор. Ему не нужны никакие причины. Он сам себе и причина, и следствие.

– Джесс, пожалуйста, убери это отсюда. Они разложены совершенно не так. Я в тебе разочарован.

Такая придирчивость была бы неловкой в любой ситуации, но когда подобное происходит на наших глазах, возникает неловкость иного рода. Как будто ребенок пытается развлекать целую камеру матерых серийных убийц и тщится произвести впечатление, угрожая крошечному безобидному паучку. Меня подмывает спросить у Джо’на, в чем именно заключается искусство аранжировки арахиса в маленьких вазочках. Пересыпая орешки, Джет вскрыла пакет снизу, а надо сверху? Но это плохо кончится. Полетят щепки и головы.

Глядя на лицо Циклона Энни, я понимаю, что она истребила бы Джо’на за одно только это мелочное издевательство. Может быть, она выглядит как невзрачная шестидесятилетняя домохозяйка, одетая в старый мешок и огорченная нерадивостью приходящей уборщицы, но она убивала. Эта женщина отнимала чужие жизни.

Вместо дурацких бус из фальшивого жемчуга она могла бы украсить себя красочными татуировками наподобие тюремных наколок с подсчетом своих мокрых дел. Наш Циклон довел до самоубийства или вогнал в гроб людей покрепче и явно пожестче Джесс. Это не я дал ей прозвище. Теледокументалистика – ее работа, уничтожение человеческих жизней – ее призвание. Что касается Эдисона… чего стоит хотя бы история о съемках в Сибири. Пнешь какого-нибудь пакистанского мальца, и ООН призывает тебя к ответу. Убьешь дюжину статистов в Иркутске, никто и глазом не моргнет.

Джо’н совершенно не замечает презрения, которым его обдают в промышленных масштабах. Больше всего раздражает, что в этом смысле я ему жутко завидую.

Публике Джо’н неизвестен. Его имя практически не фигурирует в СМИ. Но как у главного выпускающего редактора, у него есть своя ниша. Ниша совсем небольшая. Он вряд ли когда-нибудь купит яхту, но мы с ним живем в разных мирах. Если ты президент крупной компании или даже владелец крошечного магазинчика, на тебе лежит определенная ответственность.

Пока Джо’н – наш начальник (а как мы мечтаем об автобусе с неисправными тормозами или о резистентном к лекарственным средствам вирусе!), он может делать что хочет. Он привлекает к работе, кого захочет, и сам выбирает темы. И неважно, что ты снимаешь крутые рейтинговые программы, может быть, самые успешные за всю историю телеканала. Если ему не понравится твоя рожа, ты не снимаешь уже ничего. Даже не остаешься в истории. Тебя нет, и не было никогда. Я лично знаю одного человека, когда-то известного и уважаемого продюсера, который теперь подвизается дневным сторожем в ночном клубе в Болгарии.

Неважно, и если ты занимаешься всякой мутью типа той, на которой специализируется Джек-Список. Если ты нравишься Джо’ну, ни одно преступление не останется без награды.

Пытаешься объяснить это людям, далеким от телевидения, и тебе просто не верят. У людей странные представления о нашей работе. Почему-то считается, что на телевидении трудятся исключительно профессионалы, знающие свое дело. Что существуют некие стандарты. Все механизмы отлажены и работают как часы. Но почти ничего не отлажено. Тот же Джо’н – он вообще непригоден к такой работе. Ему подошла бы работа кассира в крошечном провинциальном кинотеатре, где даже не требуются минимальные социальные навыки, необходимые официантам и продавцам, и где ему не придется прилагать физические усилия, например, расставляя товары по полкам.

Даже при четком регламенте и при наличии многочисленных проверяющих, отслеживающих ситуацию, невозможно проконтролировать все. Где-нибудь обязательно будет прокол. Ожидания не оправдываются никогда. Моя самая крупная ссора с женой? Из-за украинской стриптизерши, которую я повел на обед? Нет.

Жена застала нас в «Бриклейерс Армс». Никто не ходит в «Бриклейерс Армс» на Гресс-стрит. Поэтому, собственно, я туда и пошел. Никто не знает, что есть такой паб. Это самый центральный паб в Центральном Лондоне, но большинство лондонцев о нем не знает, потому что он расположен за углом совершенно невзрачного переулка. О нем не знают работники офисов в том же квартале. Чтобы знать такие места, нужно родиться и вырасти в городе. Нужно быть лондонцем до мозга костей.

Каковы шансы, что в городе с населением более десяти миллионов человек вы забежите в «Бриклейерс Армс», чтобы по-быстрому пообедать с украинской стриптизершей, и именно в эту минуту в паб войдет ваша жена, которая должна была быть на работе в пятнадцати милях отсюда? Стриптизерша, пусть и не при исполнении, была полуголой и представилась как стриптизерша. Казалось, что все шло к разводу, стремительно и неотвратимо, как астероид- убийца.