Литмир - Электронная Библиотека

Чезаре не стал задерживаться в Германии ни одного лишнего дня, но перед тем, как тронуться в путь, явился к Александре и спросил, что предпочитает синьорина Лючия: дать слово не пытаться бежать и пользоваться в пути относительной свободой – или снова быть опоенной зельем, которое лишит ее всякой воли. Александра почему-то не сомневалась, что «синьорина Лючия», от которой требовалось решение, дала бы какую угодно клятву – но не замедлила бы нарушить ее при первом же удобном случае. Александра с легким сердцем поступила так же: давая клятву от имени Лючии, она не грешила перед Богом. И отправилась в путь по-человечески, сидя в карете, правда, крепко зажатая с двух сторон обозленными мужчинами, которые стерегли каждое ее движение и немного успокаивались, лишь когда видели на ее лице впечатление замкнутой сосредоточенности и отчужденности. Но за этой маской скрывалась напряженная работа мысли.

Первый раз в жизни Александре пришлось задуматься, чтобы решиться самой на что-то, а не выполнить приказание матушки или бабушки. Даже и сны ее были полны такой же заботою: как обмануть стражей, не спускавших с нее глаз?

Она уже отчаялась убедить Чезаре в его ошибке и даже привыкла не отвечать на его оскорбления. Что проку тратить силы и время на разговоры? Надо бежать. Но как? Ведь ее никогда не оставляли одну, а при туалете – только проверив запоры на окнах и дверях, причем у тех и других всегда стоял один из ее стражей. Александра понимала, что действовать надо наверняка. Но, конечно, иногда ей трудно было удержаться от искушения и не воспользоваться тем, что казалось нечаянным подарком судьбы, хотя на самом деле оборачивалось коварной подножкою.

Они въехали в город Грац. Как и везде в Европе, здесь было слишком много камня и слишком мало деревьев. Как австрийцы дышат среди этих камней?

Утомленная дорогой, она рассеянно вышла из кареты и, с трудом разминая затекшие ноги, побрела вслед за Чезаре к трактиру под вывеской с тремя розовыми хрюшками. Витиеватую надпись прочесть было трудно.

«Наверное, опять что-нибудь королевское. «Королевские свиньи», например!» – желчно подумала она: в Австрии чуть не все трактиры несли на вывесках слово «королевский» или «императорский».

Вдруг сильный толчок едва не сбил ее на землю, а Чезаре так и вовсе рухнул, хватаясь за пояс, с которого был срезан кошелек: малорослый воришка уже улепетывал через площадь.

Ни секунды не мешкая, на ходу подхватив юбки, Александра бросилась за ним.

– Держи ее! – взвыл пан Казик – наверняка согнувшийся от боли, ибо Александра успела, как бы невзначай, въехать ему в живот кулаком. – Держи ее!

– Держи вора! – завопила Александра, летя, как стрела, вслед за грабителем. – Держи вора!

– Держи вора! – взревела на разные голоса заполненная народом площадь (в кирхе только что отслужили обедню, множество прихожан вышли из высоких резных дверей) – и толпа ринулась по следу, а впереди всех неслась Александра, отчетливо различая среди всего этого оглушительного гомона два пронзительных голоса, кричавших:

– Держи ее!

Воришка оглянулся на бегу – и при виде приближающейся толпы, которую возглавляла неистовая особа в синем платье, нервы его сдали. С прощальным криком он отшвырнул от себя драгоценную добычу, так что кошель упал прямо под ноги Александре, – и с удвоенной скоростью ринулся наутек. Ну а его преследовательница, поскользнувшись на толстой коже, из которой был сшит кошель, рухнула на мостовую, пребольно зашибив обе коленки.

Впрочем, тут же подбежали любезные австрийцы, подхватили под белы рученьки, подняли, осыпая цветистыми комплиментами, больше всего которых пришлось на долю резвых ножек прелестной фройляйн. Ей подали, предварительно стряхнув с него пыль, растреклятый кошель – и она так и стояла, прижимая его к груди и улыбаясь, как дура, всем своим вновь обретенным поклонникам, а заодно и Чезаре с паном Казиком, которые наконец продрались сквозь толпу и с двух сторон вцепились в Александру с выражением лиц, не предвещавшим ничего доброго.

У нее мелькнула шалая мысль воззвать к помощи австрийцев, очарованных ею, однако Чезаре, с явным усилием растянув в улыбке тонкие губы, отчего сделался похож на гиену, просвистел:

– Это моя жена!

Австрияки тотчас почтительно отступились от чужой собственности. Более того! Один из них продемонстрировал свою нравственность тем, что подхватил даму под руку и чуть ли не сунул ее в объятия «супруга»… за что был награжден чувствительным взглядом Александры, о чем впоследствии, в своем кругу, отзывался так: «Ну и глянула… точно поленом по спине! Ошеломляющий взор!»

Ну а Александре, на собственном опыте удостоверившейся, что услужливый дурак опаснее врага, ничего не оставалось, как прибегнуть к последнему средству обороны: сунуть в физиономию Чезаре чертов кошель. Выходило, что она ужас как пеклась о благосостоянии ненавистного итальяшки и оттого бросилась не наутек, а в погоню.

Чезаре опешил, не зная, верить своим глазам или чутью, которое подсказывало не доверять этой svelta[13]. Но прицепиться было вроде не к чему, да и опасно казалось закатывать «супружескую сцену» на глазах у восхищенных дамской доблестью австрийцев, а потому он ограничился тем, что, все с той же змеиной улыбкой, схватил Александру под локоток и поволок в трактир, который и в самом деле назывался «Королевские поросята».

В Австрии в ту пору модными были мужские жилеты, разрисованные бабочками. Эти необычайно важные сведения Александре сообщил пан Казик, который, подобно всем полякам, обожал любое европейское государство с такой же страстью, с какой ненавидел Россию, а потому все виденное в пути вызывало у него просто-таки восторженные содрогания, неумеренную словоохотливость – и почти не сдерживаемую ничем похотливость. Теперь каждый день Александре приходилось держать от него глухую оборону: весь ее правый бок (с этой стороны сидел, как правило, пан Казик) был покрыт синяками от его шаловливых щипков, однако в прямую атаку он не переходил: может быть, боялся Чезаре, которому немалое, судя по всему, удовольствие доставляло то и дело напоминать Александре, что она теперь фактически принадлежит ему, и как только неумолимый синьор Лоренцо получит вожделенные письма, тут-то он, Чезаре, доберется до нее! О том, как он будет осуществлять эту свою власть, Чезаре многозначительно умалчивал, за что Александра была ему благодарна, однако у пана Козла, как она с ненавистью называла его про себя, воображение, видимо, работало куда живее, потому что он так начинал ерзать на сиденье, так прерывисто дышал, так багровел и потел, что сидеть рядом с ним делалось истинным мучением, и Александра из глубины сердца молила всех святых, чтоб не дали ей снова оказаться во власти похотливого шляхтича.

О, если бы не надежда на благоразумие и справедливость неведомого синьора Лоренцо, кто знает, не сошла бы она уже с ума в этом путешествии, не наложила бы на себя руки, настолько трагически теперешняя ее жизнь была не похожа на прежнюю, так болела душа от воспоминаний об утраченном, такой страх внушало будущее.

* * *

– Если поедете из Филлаха в Уфино, то берегитесь ездить ночью. Дорога эта гориста; по левую сторону текут потоки, а по правую есть ужасная стремнина и глубокая пропасть, – сказал какой-то трактирщик, и его слова запали Александре в душу.

Это был как раз один из тех печальных моментов, когда самая смерть казалась ей предпочтительнее полной неизвестности, к которой ее влек Чезаре. Вот кабы он все же тронулся в путь, да все они вместе и рухнули в пропасть – Александра избавилась бы от страданий! Однако ни один проводник не ходил через Альпы в темноте, так что волей-неволей путникам пришлось ночевать в трактире. Александру препроводили в комнату с каменным полом и соломенным стулом и оставили одну.

Спать еще не хотелось, и она с наслаждением занялась своим туалетом, благо воды ей принесли вволю, и когда улеглась в постель, чувствовала себя если не умиротворенной, то хотя бы успокоенной. Как-то сразу налетела дрема, но легкий шорох заставил ее встрепенуться: кто-то явно пытался отворить дверь, которую она, мало что та была заперта снаружи на ключ, еще и заложила изнутри бог знает зачем ножкой соломенного стула за неимением лучшего. И вдруг выяснилось, что Бог и впрямь знал, зачем она это сделала!

вернуться

13

Пройдохе (итал.).

15
{"b":"630844","o":1}