Теперь Беляев считал Лизу красивее всех и находил в ней все, в чем до этого нуждался. О, это счастье! Он поцеловал ее на глазах у прохожих и сказал:

- Ты прелесть!

Лиза порывисто взяла его под руку, но он, казалось, был весь поглощен додумыванием сказанного. Может быть, его поразила мысль, что недостижимое иногда достигается, что он является обладателем этого недостижимого.

Старая Москва, старые слова, старые и новые любови. Снег на мостовой, воздух голубой, и трактир шумит за спиной с самоварами и блинами. Лиза нагнулась и скатала снежок.

- Иди сюда, - сказал он.

Держа снег в рукавичке, она подошла к нему и усмехнулась, не зная, что сказать. Да и говорить ничего не нужно было. Она просто приоткрыла рот и потянулась к его губам.

Они вышли на Сретенку к "Урану".

- Пойдем в кино, - сказала она. Беляев сосредоточенно покапался в карманах, извлек все что было: пятнадцать копеек.

- И у меня - десять, - сказала Лиза. - Поход в кино отменяется.

Беляеву стало неловко, хотя Лиза сгладила эту неловкость. Сегодня Беляев сидел дома и мама не оставила ему полтинник. В обычные дни, когда он уходил в институт, мама выдавала ему этот полтинник на день, а сегодня он оставался дома готовиться к экзамену, так что полтинника не полагалось.

- Тогда пойдем в кассу хоть поцелуемся, - засмеялась Лиза.

Они вошли в кассы "Урана", потолкались немного у сводной афиши и поцеловались, игнорируя устремленные на них взгляды.

- Что остается бедным студентам - только поцелуи, - сказал Беляев на улице.

Засигналила какая-то машина, Беляев оглянулся и увидел приближающееся такси с зеленым фонарем, а за рулем - Лева Комаров. Комаров махнул рукой вперед, показывая, что за перекрестком остановится и чтобы Беляев с Лизой шли туда.

- Левка! - воскликнула Лиза.

- Ас! - воскликнул Беляев.

Он схватил Лизу за руку и они побежали к машине.

Комаров поспешно открыл дверь и крикнул, чтобы они скорее садились, потому что сзади уже сигналили другие водители. Беляев с Лизой влетели на заднее сиденье, с необычайной радостью откинулись к спинке и затихли, наблюдая, как Комаров резво тронул и уверенно повел машину.

- Смотрю - идете! - крикнул Комаров, переключая скорость.

- Идем! - ответил Беляев.

- Думаю, сейчас я их! - продолжал кричать Комаров, хотя и так его было слышно.

- Удачно ты нас, - сказала Лиза.

- Еще бы... Вы что думаете, я это так... сижу себе балбесом за рулем и ничего не вижу... А я все вижу! Это механик, старая вобла, сажать за руль все меня не хотел: восемнадцати нет, восемнадцати нет! Заладил, как попугай... Я с какого года, говорю, с сорок шестого, говорю. Ну? - говорит. Что, ну? Сложи и отними. Сколько будет? Что, сколько, спрашивает? Говорю ему: от шестьдесят четвертого отними сорок шестой? Ну?.. - говорит. Потом отнял. А у меня по паспорту второго января день рождения! - Комаров шмыгнул носом и повернул направо. - Вот, вторую ездку по городу самостоятельно делаю. А то все в яме слесарил.

Беляев с Лизой переглянулись, склонились друг к другу и поцеловались.

- Целуйтесь, целуйтесь, - сказал Комаров. - Я не смотрю. Светку хотел покатать, да ее дома нету... Вот так вот!

Беляев сказал:

- Куда ты нас?

- До трех вокзалов и обратно, - ответил Комаров. - Механик сказал, что план мой ему не нужен. Езжай, мол, осваивать Москву. Ну, я и осваиваю. Сначала слесарей за водкой возил. Потом одну бабку от "Детского мира" в Измайлово. Вы третьи пассажиры. А в первый день час только проездил и стартер накрылся. От забора машину дали. Вся сыплется.

- А вроде бы ничего едет, - неуверенно сказала Лиза.

Беляев, поглядывая в окна по сторонам, зевнул. Лиза склонила голову к нему на плечо. Пошел снег, да такой сильный, что сразу потемнело. Зажглись уличные фонари, снег сдувало с крыш и крутило белыми воронками над мостовой, и воронки эти походили на космические туманности. Беляеву подумалось, что все живое вышло из этих туманностей, и живет в туманных предчувствиях радостей земных, уносясь в мыслях в прошлое, более или менее понятное и определенное в отличие от невнятного будущего.

И казалось Беляеву, что он спрятался от космических туманностей в темном коробке машины, отгородился от мира и летит в этой отгороженности в иные миры.

Насадить сад на земле в метели.

Черная коробка, черные окна, черный воздух и только изредка мелькают в этой черноте светлячки фонарей.

- Хорошо летим? - смеясь, спросил Комаров и дьявольски сверкнул очками, которые сползли на самый кончик его покрасневшего носа.

Окно с его стороны было приоткрыто, он любил ездить с ветерком.

Засвистели тормоза, машина прошла юзом поворот, Комаров успел выкрутить колеса в сторону начавшегося заноса, выровнял ее, дал газу и полетел по темному переулку. Еще один поворот, свет ударил в глаза и тут же исчез, Комаров увернулся от встречной машины.

- Ты же хотел до трех вокзалов? - спросил Беляев, ежась от быстрой и страшной езды.

- Сиди! Покатаю хоть!

Правая сторона улицы была освещена фонарями, под которыми все так же крутило, закручивало снег и швыряло его в темноту, как бесполезные драгоценности.

И опять нырнули в темный переулок. Необъятна и загадочна Москва в древней паутине своих улочек и переулков. Из черноты вспыхивают фонари, выхватывающие угол желто-белого особняка, фасад церкви, чугунную витиеватую решетку, арку двора... Дух захватывает от стремительной разновысокой красоты, но какая-то звенящая грусть возникает в сердце, что так быстро она уносится назад, не успеваешь как следует разглядеть, оборачиваешься исчезла, но новая красота уже перекрывает прежнюю.

Еще один поворот и машина тормозит у знакомого дома. В нем живет Толя Пожаров. Посвистывает ветер, горит фонарь у подъезда.

- Прихватим, покатаем! - восклицает Комаров и дует на стекла очков, затем протирает их платком.

Лиза смеется и чмокает Беляева в щеку. Они входят в подъезд, и он им кажется очень чистым, чего раньше они не замечали. И очень много свету. Старинная мраморная лестница сверкает белизной, поручень перил отполирован и покрыт лаком, стены выкрашены в красные и синие тона.

- Когда же они тут успели ремонт сделать? - удивляется Комаров и идет по лестнице осторожно, как на прием к высокому начальству.

Все же на одной ступеньке Беляев замечает окурок, в самом уголке, у стены. Он нагибается и, как щепетильная хозяйка, поднимает его и даже дует на него, но пыли на окурке нет. Да это не окурок, а почти что целая сигарета с длинным и почему-то красным фильтром. На белой папиросной бумажке золотой вязью выведено название. Беляев пытается прочитать, но никак не может разобрать эту золотистую вязь.

- Это же по-арабски, - бросив взгляд на сигарету, говорит Комаров и добавляет: - "Вавилон"!

- Что, так сигареты называются? - спросила Лиза, извлекла из кармана губную помаду и принялась красить губы в ярко-красный цвет.

- Первый раз слышу, - сказал Беляев, удивляясь тому, что делает Лиза. Что еще за "Вавилон"?

Лиза убирает помаду и говорит со смехом:

- Чудак. Это же дипломатический дом. Тут все что угодно может быть.

Беляев знает и помнит, что Пожаров - сын дипломата, но о таких сигаретах он никогда не слыхал. Беляев склоняется к Лизе и спрашивает так тихо, чтобы не слышал Комаров:

- Зачем ты накрасила губы? Я никогда тебя не видел с накрашенными губами...

Столь же тихо Лиза ответила:

- Ты же меня не видишь в институте. Я всегда ношу с собой помаду. Это освежает лицо!

- Господи! Оно же у тебя младенческое! Какая помада! - уже громким шепотом проговорил Беляев и Комаров услышал.

Он обернулся, сверкнул очками и сказал:

- Пусть красит свои губки! Я разрешаю!

Все рассмеялись и остановились перед огромной двустворчатой дверью, почти что новой, лакированной, с линзой "волчка" на одной из створок. Из-за дверей глухо доносилась музыка. Прежде чем звонить, Комаров приложил ухо к двери и, задумавшись, сказал: