Вдохновлённый, Тутмос вбежал в мастерскую, расчистил место и набросился на работу с рвением приговорённого к смерти человека, которому осталось жить до завтрашнего утра, а сделать надо так много!..

Два дня он не выходил из мастерской, забыв о сне, позволяя себе передышку, лишь когда подсыхал материал. Без отдыха глаза воспалились, а тело ныло от усталости. Но глоток воды, кусок ржаной лепёшки, и он вновь за работой.

Поначалу он не знал: оставить голову царицы непокрытой, как у простолюдинки, или всё же покрыть царской тиарой, той, что была на ней в день, когда впервые увидел её. Оставить образ царицы без надлежащего атрибута власти нельзя! Но без него она была милее ему в сотни раз…

Тутмос выполнял эскиз за эскизом, и хоть форма получилась сразу и задумка отвечала всем канонам, но что-то в образе не соответствовало оригиналу: то она получалась простушкой, то, наоборот, лик её был суров, и в нём не было гармонии. То она не имела царственной осанки, то весь её облик указывал на то, что это царица, и она была столь надменна и холодна, а такой образ никак не устраивал самого Тутмоса. Разбив последнюю из заготовок, он впал в отчаянье. Неужели он никчёмный ваятель не в силах создать всего лишь образ любимой им женщины? Да, он видел Нефертити всего несколько раз, но каждая чёрточка её лица врезались в память так, что он может с закрытыми глазами вылепить её всю. Но что же в её облике ускользает от него, что неподвластно его мастерству? Если то, чему его учили, не способно передать очарование глаз, красоту её лица, мягкость линий и их совершенство, то тогда зачем это мёртвое искусство? Или оно только для того, чтобы лепить статуи и барельефы в усыпальницах? Нет, он должен создать Нефертити такой, какая она предстала пред ним – живой, озорной девчонкой; хоть она и мать троих детей, но стройна, как лань и так прекрасна! То, чем наградили её боги, он обязан воплотить, ничего не уменьшая и не приукрашивая. Он должен передать непостижимое величие и чарующую женственность. Но как?

Ответа не было. Всё, что он умел, – лепить бюст и скульптуры, которые или охраняли покой мёртвого, или были вместилищем его души. Но в бюсте Божественной ему хотелось видеть и дыхание жизни, и то внутреннее сияние, которым был наполнен весь облик царицы…

Обхватив голову руками, Тутмос сидел, раскачиваясь из стороны в сторону…

Отчаянье поглотило его целиком – нет способов передать всю красоту царицы Нефертити! Ничто не может сравниться с ней, и он не может вдохнуть жизнь ни в одну из её копий!

Но не успели звёзды сменить друг друга на небосклоне, он решил – не станет делать как надо, как его учили старые мастера, как делают все. Нет! Он сделает так, как велит ему сердце, как никто и никогда не делал до него! И работа закипела с новой силой, с новым вдохновением.

Он ещё не знал, как это будет, но чувствовал – то, что собирается сделать, до него не делал никто! Это образ любимой, на чей лик он сможет любоваться звёздными ночами и приветствовать по утрам. Создаст для себя! Неслыханно, но эта скульптура не будет служить для заупокойного культа, она будет служить для него – живого человека! Создаст, чтобы наслаждаться её образом, чтобы она всегда была рядом и радовала бы улыбкой. Эта крамольная мысль жгла душу. А маленький человечек, сидящий в нём, шептал: «Остановись! Не делай этого! Это опасно! Тебя покарает рука Тота и недремлющее всевидящее око Гора».

Другой голос – сильного и окрылённого любовью человека – говорил ему: «Делай! Делай всё, как считаешь нужным, и ты будешь самым счастливым в этом мире и прославишься в веках!»

Необычайно взволнованный упоительным чувством творчества, он беспокойно метался из угла в угол по тесной мастерской: то готовил материал, то верстак, на котором вновь будет ваять, то останавливался, вспоминая и мысленно прорабатывая каждую линию, каждый изгиб, каждую чёрточку. И снова берёт материал и почти бессознательно делает этюд, воплотивший в себя все муки творчества, всю страсть и любовь, желания и сомнения. Тутмос творил всю ночь, не отрываясь и не поднимая головы до утра…

Закончив работу, он уснул, уснул сном праведника, исполнившего свой долг, сном самого счастливого человека, а на верстаке стоял бюст Нефертити. «Прекрасная пришла» была создана в порыве величайшего вдохновения и неземной любви.

Нефертити вернулась во дворец и поспешила в купальню рядом с искусственным озером. Единственное место, где сёстры могли проводить время в уединении. Здесь Бенремут ждала её возвращения, переживая, что кто-либо разгадает их маленькую хитрость.

Рабыни сняли с Нефертити платье и простенькие украшения, а она стояла безучастно, задумавшись, глядя на воду. Коснувшись пальчиками ноги спасительной влаги, царица только сейчас почувствовала, как она устала. Она опустилась в золотую ванну. Вода приняла ласково. Рабыни закружились, предлагая напитки, кушанья и сладости, а Нефертити принимала всё как во сне, сердце её было далеко: там, на пыльных улицах, где мир был совсем иным, и где впервые она ощутила странное волнение, ранее неведомое, но такое сладостное! Что-то необъяснимо томило душу… И образ спасителя не покидал её…

Бенремут взглядом приказала рабыням удалиться.

– Как погуляла, моя прекрасная странница? – с улыбкой спросила она, когда они остались наедине.

– Я гадала, – ответила Нефертити.

– Так ты нашла её… она гадала на косточках или на камешках? – спросила сестра.

Ответа не последовало. Нефертити словно утонула в своих мыслях. Бенремут терпеливо ждала. Она знала сестру: захочет – расскажет, а нет – и под пытками ничего не добьёшься.

Помолчав немного, Нефертити поведала сестре о том, как гуляла по городу, как гадала; и о том, как толпа ринулась к священному быку, и она попала в кольцо людей, и уже готовилась было к смерти, а её полумёртвую вырвал из толпы молодой и красивый, словно бог, немой.

– А с чего ты взяла, что он немой?

– Он не отвечал мне.

– А ты никогда не видела, конечно, как люди молчат от страха?

– О, боги, чем я его напугала? Не сказала ничего плохого. Да и как ему скажешь, ведь он такой!.. – произнесла она чуть слышно, закатывая при этом глаза, и пугаясь того, что сказала.

– Да ты влюбилась, цветок моей души!

– Тсс… – приложила палец к губам Нефертити и шёпотом добавила. – Мне хочется увидеть его ещё разочек! Но ни имени, ни кто он, я не знаю.

– Но мы знаем, что он немой, – улыбаясь, сказала Бенремут.

– Прикажи найти его!

На следующий день царские слуги искали «немого» в городе и за его пределами. Более десяти немых собрали на хозяйственной половине дворца и приказали ждать. Кто-то плакал, боясь, что никогда уже не увидит своих детей, так как считалось, что суд только в одну сторону.[27]. Кто-то молча ожидал своей участи. Но каждый из них искренне был уверен – он совершил что-то неугодное Божественному фараону. И будет наказан. А в это время сёстры, спрятавшись за колоннами, высматривали того, с кем случилось встретиться Нефертити.

– Нет, его здесь нет, – раздосадовано прошептала Нефертити.

– Ты уверена, цветок моего сердца? Вон у стены стоит очень красивый немой.

– Нет, что ты! Мой немой, как Осирис, а этот больше похож на его брата Сета, – сказала Нефертити, поворачиваясь и прижимаясь к колонне спиной. – Нет, его здесь нет! Наверное, он приходил на праздник из какого-нибудь отдалённого нома, попробуй найди его теперь!

Она повернулась, бросила ещё раз беглый взгляд на несчастных немых, что боязливо жались к стенам, ожидая своей участи, и в сердцах сказала:

– Всё, отправь этих убогих, они мне надоели! – И слёзы отчаяния серебряными капельками покатились из глаз: «Никогда мне не увидеть моего немого, и никогда он не вспомнит обо мне. Что я в его жизни? Всего лишь случайная встреча, несчастная, которую он вырвал из рук смерти, ведь он даже не знает, кого спас!»