Поодаль от центра площади, в тени старого дерева она заметила врачевателя, он сидел на маленькой подушечке, поджав под себя ноги. Рядом, вся закутанная в белую льняную ткань, сидела женщина. Перед ней лежали деревянные дощечки – карты бога мудрости Тота и несколько разноцветных камешков, с помощью которых она, вероятно, гадала. Карты же были выполнены из тончайших деревянных пластинок с замысловатыми рисунками.

Гадалка скучала. Люди веселились, и никому не было никакого дела до её ремесла. Они приходят к ней, когда им плохо, когда страдания и горе изъедают их души. Вот тогда приходят к гадалке как к своей последней надежде, чтобы услышать от неё успокаивающие слова: «Твои беды недолги, и скоро ты встанешь с колен и поднимешься, как ростки ячменя, с новой силой».

Нефертити подошла к гадалке и присела, подогнув под себя подол недорогого платья. Женщина подняла глаза. Приветливая улыбка осветила немолодое, но приятное с миловидными чертами лицо. Вероятно, в молодости она была жрицей одного из храмов – Исиды или Баст. Лицо, испещрённое мелкими морщинками, располагало к беседе. Казалось, её добрые и такие умные глаза поймут и помогут во всех житейских делах, и Нефертити, не задумываясь, протянула гадалке колечко сестры и попросила погадать.

«Ничего плохого не случится, я только узнаю, что готовят мне боги», – подумала она. Самый главный вопрос, что терзал и разъедал её душу, как ржавчина разъедает такой дорогой материал, как железо[18], – родит ли она сына, наследника. Без него её власть по праву первой жены эфемерна, и в любой момент любая из жён может стать первой. Стоит только фараону, Божественному Аменхотепу, погладить по голове кого-нибудь из отпрысков и сказать: «Ты мой наследник, и твоя мать первая в моём доме».

Но даже не этого боялась Нефертити. Она боялась умереть безвестной, как её мать, где-то в гареме, никому не нужная и всеми забытая. Нефертити хотелось, чтобы её земной путь был красивым и полным, хотелось любить и быть любимой, и тогда жизнь после ухода в царство Осириса будет такой же сладостной и значимой. А ещё она мечтала, чтобы о ней помнили и говорили с восхищением, как о Хатшепсут, которая была не просто фараоном-женщиной, а властителем Великого Египта целых двадцать лет! Нефертити всегда с лёгкой тенью зависти думала о Хатшепсут, которая оставила своим потомкам сильное государство, раскинувшееся «от края до края земли её». Хатшепсут строила храмы и стелы, и теперь её имя ежедневно проговаривалось жрицами в этих храмах и устремлялось в вечность. Но Нефертити знала – она хрупка, слаба духом и подобные деяния не для неё.

«Произнеси моё имя, и я буду жить вечно, – часто шептала Нефертити старую истину и всегда после этих слов печально добавляла, – но кто же будет произносить моё имя, если я умру в безвестности?»

Поэтому Нефертити давно решила: главное – любить и услаждать мужа так, чтобы никто не смог занять её место. И она должна оправдать надежды Аменхотепа – она должна подарить ему сына. Должна!

– Как зовут тебя, прелестное дитя? Но если не хочешь, чтоб я знала твоё имя, не говори, – произнесла гадалка. Голос был низким, но приятным. Она посмотрела на Нефертити взглядом всё понимающего человека. – Что привело тебя ко мне, любимый заставил плакать тебя и не спать всю ночь?

– Нет. Всё хорошо. Муж любит меня. Но мне бы хотелось узнать, что ждёт меня в этом мире? Будут ли боги добры ко мне и подарят ли мне сына. Я очень его жду, от него многое зависит в моей жизни!

– И не только в твоей, о приятная голосом, – сказала женщина, пристально вглядываясь в Нефертити. – Судьба многих людей, близких тебе и далёких, и твоя жизнь зависит от этой крохи, которую ты носишь сейчас под сердцем!

Брови Нефертити удивлённо поднялись, а гадалка спокойно продолжала:

– Не пугайся, дитя. Да, ты носишь ребёнка, и надеждам твоим не суждено сбыться – это девочка! – Нефертити вздрогнула, мороз пробежал по коже, словно она услышала страшный приговор, словно зияющая бездна разверзлась, и она на краю этой бездны.

– Но! – продолжала гадалка, будто не замечая её состояния. – Она будет так прекрасна и так любима своим отцом, что все твои страхи развеются, и ты никогда не пожалеешь, что носила под сердцем эту кроху. А надо сказать, красавица будет удивительная! – Гадалка улыбнулась. – Ни одно дитя не займёт в твоей жизни большего места, чем эта малютка. И хоть жизненный путь она пройдёт небольшой, но он будет полон таких радостей и горестей, каких иные не испытывают за целые столетия. Благословенное рождение, безмятежное детство, раннее замужество, раннее вдовство, и неожиданная прекрасная любовь, какой ещё не было в этом мире! Предательство, горе, отчаянье и третий муж, но это, скорей будет бегство от судьбы, чем любовь. Муж-отец, муж-брат, муж-слуга, а потом забвение на долгие, долгие годы…

Увидев, как изменилась в лице сидящая перед ней женщина, гадалка не прервала свою речь, а, лишь помолчав, добавила:

– Но не печалься, её имя после долгого небытия вспыхнет яркой звездочкой, его будут произносить, лаская слух богам, и оно останется в веках! Её будут помнить, пока солнце сияет на небосклоне.

– Ты говоришь о том, о чём я не просила! Откуда ты знаешь, что я жду ребёнка? Я сама в этом ещё неуверена. – Нефертити нервно перебирала простенькие чётки сестры. – И разве можно предсказать судьбу не родившегося малыша? Только богам подвластна жизнь и смерть. Они ревностно хранят свои тайны и могут покарать меня за подобное любопытство!

– Могут! Если речь идёт о простом смертном, а не о равном богам. Твоя дочь трижды взойдёт на престол Гора как его жена. Но только второе восхождение даст ей истинное счастье и настоящую любовь, которую она будет оплакивать до конца своих дней… – гадалка не успела договорить, Нефертити побледнела, чётки выпал из рук…

Гадалка лишь успела подхватить обмякшее тело царицы.

– Ну вот, испугала бедняжку! – прокряхтел, вставая, старик-врачеватель. Он положил заскорузлую руку на шею «бедняжки». – Жива! И то хорошо, ведь недавняя красавица от твоих предсказаний, по-моему, и дня не протянула. Сколько тебе можно говорить: «Не пугай их правдой». Видишь, как плохо им от твоих слов? Придёт время, сами всё узнают. А то смотри, – он погрозил гадалке скрученным пальцем, – попадётся кто-нибудь из дома фараона и наговоришь ему правды, которой ему знать не захочется, тогда и тебя, и меня сожгут заживо, и развеют наш прах над Нилом, как было с Ментуии. Помнишь? А он, слепой дурак, всё себе усыпальницу готовил. Вечной жизни захотел! Саркофаг приобрёл, ну словно фараон. А где теперь его Ба[19] найдёт своего Ка[20], а? – ворчал старик.

Он бережно приподнял голову красавицы и положил на подушечку, на которой до того сидел сам. Намочил льняной платок из стоявшего рядом кувшина, положил ей на лоб и стал обмахивать небольшим свитком папируса, на котором записывал обращения к богу врачей Хонсу.

– Кожа у неё, как лепесток лотоса, гладкая и прозрачная. Пальчики, как у младенца, такие нежные, наверное, никогда не знали никакой работы. А посмотри на эти волосы! Какой они красы – чистая тебе богиня! – не унимался старик.

Красивых дев в стране Кеми немало, но та, что лежала перед ним, была необычно красива. Нежный овал лица с точеным носиком, с большими миндалевидными глазами, над которыми птица Маат[21] раскинула два своих смолёных крыла, и розовые губки чуть приоткрытого ротика обнажали два ряда белоснежных зубов. От неё исходил тончайший аромат юности и дорогих благовоний. Этот аромат кружил и дурманил старику голову, возвращая его в то далёкое время, когда он сам был молод и свеж.

– А запах! Запах, словно все лавки города открыли сосуды с благовониями, – прошептал он, глубоко вдыхая аромат молодости. – Смотри, она приходит в себя!