Снег таял, и все вокруг имело неряшливый и некрасивый вид. Над теплоцентралью, где даже в самые морозы почва глубоко не промерзала, вылезло несколько бледно-зеленых стебельков.

Она укрепила сучья и принялась за дело. Дело шло хуже, значительно хуже, чем в первый раз. Кара нервничала, то и дело вспоминая, что где-то невдалеке, возможно, притаился враг, разрушивший первую постройку. У нее не было времени работать с такой тщательностью, как раньше. С каждым днем теплело, солнце грело не на шутку, весна, задержавшаяся было в своем путешествии, обещала быть дружной. Она теребила прутья и в спешке подбирала или отламывала то слишком короткие, то несоразмерно длинные. Поэтому и гнездо, росшее в развилке, выходило неудалым, рыхлым. Но ладно, ладно… главное, чтобы оно было крепким, чтобы не рассыпалось ненароком в начале лета, оставив без крова беспомощных птенцов.

Кара выдернула из охапки прутьев, валявшихся внизу, обрывок алюминиевой проволоки и вплела его между веток.

Через несколько дней женщина в окне второго этажа, наблюдавшая сначала, как ворона бестолково мечется и то садится на развилку в оторопи несчастья, то улетает прочь, заметила, что в развилке уже лежит новое основание и на нем высится некое подобие кособокого и незавершенного гнезда.

Она удивилась. Она знала, что вороны – птицы осторожные, и вряд ли какая из них решится сооружать новое гнездо на месте разрушенного. Она снова наблюдала за ее деятельностью и усмехалась, когда Кара, смешно напрягшись, заталкивала между другими очередной прут.

В общем-то, ей была симпатична такая настырность. Но что делать – ведь у нее самой рос ребенок. А вороны просыпаются безумно рано – в пять. Или даже в четыре. И будут галдеть ни свет ни заря под самыми окнами!..

Она отвернулась и сказала несколько слов. Появился мужчина. Теперь они вдвоем маячили за стеклами, немо шевеля губами.

– Ты видишь?

– Ну уж второй раз я не полезу, – ответил он. – Хватит и того, что я уже чуть не свернул шею.

– Надо сломать сейчас, – настаивала она. – Пока оно пустое.

– Ты, кажется, преувеличиваешь, – заметил он. – Не так уж громко они орут, в самом деле. И потом, надо же ей где-то гнездиться…

– В округе полно парков, – непреклонно сказала женщина. – Надо быть дурой, чтобы второй раз начинать на том же месте.

Кара не слышала ни начала этого разговора, ни его конца. Она могла только видеть, как они шевелят губами за мутным стеклом и как вскоре мужчина, с досадой махнув рукой, скрылся в соседней комнате. Но она и этого не видела. Ей было некогда – она настойчиво теребила прут, свисавший с куста на тонком, но все же крепком лыке.

Мужчина спустился со второго этажа и вышел из подъезда. В руке у него был длинный шест. Он быстрыми шагами обошел дом и направился к дереву.

Все это было довольно глупо. Однажды он уже забирался на самую верхотуру, чтобы сбить гнездо. Дерево было плохо приспособлено для лазания: ветки его росли от ствола под малыми углами, ступню зажимало, когда он ставил ногу в развилку… Он вспомнил, как лазил по деревьям в детстве. Совсем другое дело.

Он оглянулся. За ним никто не смотрел, но казалось, что из каждого окна таращатся удивленные глаза.

Прислонив шест к стволу, он схватился за нижний сук и, подтянувшись на руках и изогнувшись, забросил тело метра на полтора вверх. Левая нога встала в неудобную узкую развилку. Ему пришлось нагнуться и просунуться под другой сук, будто нарочно росший здесь, чтобы мешать. Вот же зараза. Когда смотришь из окна, кажется, что гнездо чуть выше второго этажа. На самом деле оно почти на уровне третьего. Он обхватил ствол руками и кое-как вскарабкался до следующей развилки. Посмотрел вниз. Ага. Теперь придется вдобавок держать шест в руке. Иначе потом до него не дотянуться.

Ну как пить дать загремит он отсюда…

Шест. Одно название, что шест. Просто ровная толстая палка чуть длиннее лыжной. С одного конца вколочен большой гвоздь. Он сам его и вколачивал когда-то. И, надо признать, сделал это не очень-то аккуратно. Гвоздь оказался великоват и прошел насквозь. А с другой стороны загнут больше чем наполовину. Палку ставили под веревку, чтобы не дать ей провиснуть под грузом. Каждое лето эта морока – сушка, труска…

Он давно собирался выдернуть этот гвоздь. Вполне можно было обойтись без него. И загнут-то не по-человечески. Нет бы утопить в дерево, что ли… так нет. Вот и торчит теперь – ржавый и кривой. Опасно торчит. Не хватает еще на него напороться…

Дерево шаталось.

«Все-таки деревья созданы для птиц», – подумал он и прибавил несколько слов по адресу жены. Сейчас, должно быть, все, кто живет в доме, наблюдают из окон за его упражнениями.

Он вытянул руку с палкой и попытался достать. Палка беспомощно шаталась в воздухе, не задевая гнезда. Нужно было подняться еще выше. «В прошлый раз все было как-то проще, – подумал он. – Ах, дьявол. Не заладилось. Не дай бог, она и в третий раз примется за свое. Нет, ну правда, дурой надо быть. Далось ей это гнездо».

Он задрал ногу. Брюки в ходу затрещали. Он выругался. Кажется, отсюда уже можно было дотянуться.

Он мучительно вытянул руку, чтобы кое-как достать палкой днище гнезда, и толкнул.

Оно не поддалось.

Если бы Кара прилетела чуть позже, она бы застала голую развилку, с которой гнездо и во второй раз было снято, как снимают с головы шапку.

Ворона темным размытым комом появилась из-за угла дома. Он вздрогнул от крика и едва не выпустил ветку, за которую держался. Хлопая крыльями, она носилась над деревом, а он все толкал и толкал это проклятое гнездо своим неудобным орудием.

Дерево было кособоким. Проклиная все на свете, он висел на его голой стороне. Одна нога так и не нашла опоры. Человек мельком глянул вниз, и ему показалось, что дерево выросло, по крайней мере, вдвое.

Птица кричала и била крыльями воздух. Она вела себя так, будто в гнезде уже лежали яйца или пищали птенцы.

Человек снова потряс гнездо неловким толчком шеста.

Она попыталась подлететь под гнездо, где угрожающе и упрямо моталась из стороны в сторону длинная палка, – чтобы оглушить ее хлопаньем крыльев, сбить с толку, отвлечь и увести за собой. Но подобраться туда не удавалось – под гнездом пересекались несколько крупных ветвей, и крыльям не было простора между ними. В отчаянии она взмыла вверх и снова в бешенстве закричала.

А через мгновение уже падала вниз и, поскольку не могла добраться до своего истинного врага, ударила клювом и крыльями придаток – человека.

Он никогда бы не подумал, что удар птицы может быть так силен. Едва не сорвавшись от неожиданности, он вобрал голову в плечи и вспомнил некстати, что у птиц даже кости полые, чтобы быть легче.

Она кинулась на него снова. Сгорбившись, он свесил ногу, торопливо нащупывая предыдущую развилку и одновременно высвобождая шест из переплетения веток.

Удары были сильны. Честно сказать, он не на шутку испугался. Шест оказался на свободе. В сущности, можно было просто швырнуть его вниз и не возиться. Она с радостью, как ему показалось, бросилась на верхнюю часть шеста, ударив его грудью, и снова взмыла. «Теперь она будет сражаться с ним», – подумал он. Ворона опять с криком бросилась вниз и вперед. «Ах ты фурия!» – подумал он и еще вдобавок поддал шестом ей навстречу, чтобы удар получился смачнее: хватит, в самом-то деле, пусть она тоже немного испугается!..

Он заметил, как птица дернулась в сторону. Что-то помешало ей… она забила крыльями… и тут правое странно и резко вывернулось назад.

«Гвоздь!» – сообразил он с невольно сжавшимся сердцем.

Птица падала, поскольку назвать это полетом уже было нельзя; падала, кренясь и выворачивая шею; падала, крича, кое-как планируя и безуспешно пытаясь поднять тело в воздух лихорадочным биением целого крыла…

Она упала метрах в трех от дерева и закружилась по земле, слепо подпрыгивая и почти опрокидываясь при каждом взмахе. Потом отбежала в сторону, волоча по жухлой серой траве кончики перьев, и замерла, втянув голову с полуоткрытым клювом.