Вот что написано там об А. Е. Голубове: ...Слабым, едва слышным голосом он, словно пришелец с того света, произносит слова, которые я никогда не смогу забыть:
- Товарищи летчики 18-го полка и вы, наши друзья французы из "Нормандии"... Я сожалею, что вынужден вас покинуть. Но очень скоро я вернусь и буду с вами до окончательной победы. Поклянитесь мне, что вы свято выполните ваш долг! До скорой встречи, друзья! Слава Красной Армии!
В один голос мы выкрикиваем:
- Клянемся!..
Через шесть месяцев полковник вернулся к нам. Было тяжело смотреть, как он ковылял по полю, словно собранный из разрозненных частей. Но едва он немного поправился, как сразу же вылетел на очередное боевое задание во главе 18-го полка, сдержав таким образом данное им слово. Он командовал нами до окончательной победы. Этот человек сумел победить даже смерть.
Французы восхищались нашим Як-3. Мы к тому времени уже крепко привязались к "Лавочкиным", и кто-то из нас несколько неосмотрительно отозвался о "яках". Вот тут-то мы и почувствовали французский темперамент.
- Як-3 легок, как птица, грозен, как молния!
- Когда на нем идешь на "свечу", кажется, его мощности нет предела...
- Его кабина удобна для пилота, как колыбель для малыша!
Мы спокойно выслушивали доводы разгорячившихся "нормандцев", не понимая, что травмируем чувствительные души коллег, и продолжали настаивать на своем:
- Летали мы на всех "яках"! "Лавочкин" - самый лучший истребитель! Его потолок -12 тысяч метров!
- А мотор воздушного охлаждения! А цилиндры! Два цилиндра разбито - на остальных долетишь домой...
Ни та, ни другая сторона не сдавалась, спор прерывали лишь новые тосты. А закончился он тем, что Дельфино предложил мне завтра утром провести над аэродромом одного из полков товарищеский поединок "яков" и "лавочкиных". Он сам возглавит свою пару, значит, вторую пару должен вести я. Даю согласие, и мы при всеобщем одобрении крепко пожимаем друг другу руки.
Честно говоря, утром следующего дня я подумал, что Дельфино уже и забыл о нашем уговоре. Но ровно в девять к нам на аэродром спикировали два "яка". Я тоже немедленно стартовал со своим ведомым. Наше бортовое оружие по взаимной договоренности было заряжено только фотопленками. Начался "бой". За ним с земли следили сотни людей. Мы вертелись сорок минут. Я на своей машине после каждой "атаки" значительно быстрее "яка" брал "горку" до восьми тысяч метров, а с высоты всегда лучше нападать. Мы "сражались" вполне серьезно, что подтвердила потом фотопленка.
События, происшедшие некоторое время спустя, не позволили подвести итоги этого необычного соревнования, определить победителя. 13 января 1945 года 3-й Белорусский фронт перешел в наступление. Нам, авиаторам, пришлось очень много летать, вести ожесточенные воздушные бои, умножая славу и "Яковлевых", и "лавочкиных" в поединках с врагом.
Командуя полком, я полнее почувствовал роль и значение политико-воспитательной и партийно-политической работы в коллективе, ее благотворное влияние на повышение боеготовности части. Особенно ощутимыми были результаты этой работы в канун наступления и в дни напряженных боев. Тесный контакт с заместителем по политчасти гвардии подполковником Фунтовым, секретарем партбюро полка гвардии капитаном Ф. Бабием и комсоргом Д. Каценом очень помогал мне как командиру полка.
Перед нами лежала Восточная Пруссия - старое гнездовье немецкой военщины, укрепленный рубеж, сильно насыщенный огневыми средствами. Людей надо было готовить к тяжелым боям, и мы упорно занимались этим.
...Залпы тысяч орудий рвали бетон, крушили камень и железо. Эта картина невольно напоминала нам, участникам битвы на Волге, зиму 1942/43 года.
Здесь, на границе Восточной Пруссии, тоже разворачивалось грандиозное сражение.
Оборонительная тактика противника определила и поведение его авиации. С первых вылетов мы почти не встречали немецких истребителей - они избегали стычек, признав наше превосходство в воздухе. В то же время гитлеровские пилоты искали случая напасть на "петляковых" или "ильюшиных", чтобы не допустить бомбардировки своих войск.
Мы летали много, почти в любую погоду. Боевая работа была такой же интенсивной и напряженной, как в Сталинграде и в Крыму. Мы перехватывали "мессершмитты", охраняя наши ударные силы, и одновременно отражали массированные налеты бомбардировочной авиации противника. Алелюхин, Амет-Хан, Головачев, Твеленев, Плотников успешно вводили в бой молодых.
В районе Гольдапа Твеленев встретил свыше 40 "юнкерсов". До расположения советских войск оставалось несколько километров, истребители решительно ринулись на бомбардировщиков. Два "юнкерса" сразу были сбиты. Некоторые из них сбросили смертоносный груз куда попало и спаслись бегством. Но одна группа упорно пробивалась вперед. Истребители, выйдя из атаки, дружно навалились и на нее. Еще два "юнкерса" рухнули на землю...
И подобные схватки происходили ежедневно - авиация надежно прикрывала свои войска, которые прорвали оборону гитлеровцев и упорно продвигались на запад, в направлении Кенигсберга, с каждым днем все плотнее прижимая фашистов к морю. В эти дни я участвовал во многих боевых вылетах, но уйму времени забирали и новые, "земные" обязанности. Ведь теперь я отвечал не только за себя, за звено, за эскадрилью, как было раньше, а за весь полк!
А между тем подошло время очередного перебазирования.
Оставив Алелюхина и Фунтова в полку, мы с Погорелым на испытанной эмке отправились в неизведанный путь. Надо было подыскать подходящее для нового аэродрома место на очищенной от врага территории. Дело в том, что фашистская авиация действовала с ближних аэродромов, а мы - с дальних, что усложнило боевую работу. Я должен был сегодня же доложить командарму, куда мы решили перебазироваться.
Ни Погорелый, ни я не знали дороги. Пробивались по месиву из грязи и снега, лавируя между воронками, железобетонными глыбами, разбитой военной техникой. Мрачная, притихшая земля казалась пустынной. Ни к кому не обратишься с вопросом, нигде не погреешься, не перекусишь. Машины - сзади, машины впереди, и все держат путь, как и мы, на запад.
С помощью карты я сориентировался на местности, определил, сколько проехали, приказал остановиться. Судя по звуку взрывов и выстрелов, нам следовало уже сворачивать в сторону. Свернули. Несколько километров ехали проселком. Вдали открылась заснеженная равнина, за ней - темнеющий лес. Черные воронки свидетельствовали о недавнем бое. Остановились среди поля. Место, подходящее для аэродрома. Но как проверить состояние всей интересующей меня площадки? Грузовая машина из БЛО, ехавшая за нами, где-то отстала и неизвестно когда прибудет.
- Давай, Вася, пройдем вон к тому пригорочку, - предлагаю я.
Погорелый, прищурившись, смотрит мне в глаза:
- А не лучше ли обождать саперов?
- Нет, ждать не можем. Вперед, Вася!
Место оказалось хорошим, поле - лучше не найдешь. А тут как раз подъехал и наш грузовик. Я распорядился, чтобы инженер БАО готовил летную полосу. А мы с Погорелым направились к стоявшим в стороне одиноким домикам.
Уныло выглядит жилище без людей. Мы заглянули в несколько домов - нигде ни души, все брошено. Нам было известно, что геббельсовская пропаганда запугивала население "жестокостью" большевиков. И теперь увидели, как подействовала эта пропаганда.
Решили заглянуть в большой сарай: судя по его размерам, туда можно было бы ставить машины. Я открыл дверь и отпрянул: в сарае было полно народу.
Люди молчали. Мы с Василием подошли ближе. Я не знаю немецкого и попытался объяснить жестами, что мы никого не тронем. Меня поняли. Кое-кто даже улыбнулся в ответ. Я указал на дома, предложил туда возвратиться.
В феврале бои отличались особой жестокостью. Окруженные, прижатые к морю, блокированные с воздуха, фашистские войска оказались в том же положении, как в свое время армия Паулюса в Сталинграде. На помощь им прибыла новая авиагруппа отборных асов, чьи самолеты были украшены драконами и червонными тузами. Над Кенигсбергом шли многоярусные тяжелые бои нашей авиации с авиацией неприятеля.
