Проехали несколько десятков метров. Там, где только что стоял грузовик, раздался взрыв, фонтаном поднялась земля. И сбоку, и впереди нас тоже загремели взрывы. Дым с пылью заслонили свет.

Машина свернула в овраг. В вырытых нишах здесь громоздились какие-то ящики, железные бочки. Шофер старательно объезжал свежие воронки.

Ехали долго. Уже не было слышно артиллерийской канонады, на шоссе все реже появлялись военные грузовые машины. В пути к нам подсели еще два офицера, обвешанные кожаными сумками и фотоаппаратами.

Шахтерские поселки с терриконами, безжизненные капониры, домики и деревья то подступали к самой дороге, то убегали далеко от нее. Я приглядывался и к дороге, и к поведению гитлеровцев. Не укрылась от меня и поспешность, с какой мы мчали на запад.

Наконец на горизонте проступил силуэт города. Немцы равнодушно смотрели на него. Я узнал его: это был главный город Донбасса - Сталино, где я работал и жил до войны.

Наша машина обогнула центр и околицами выехала на аэродром.

Летное поле. На нем "мессершмитты", "юнкерсы", "рамы". Их много, стоят кучно - никогда не видел я столько вражеских самолетов. От них веет угрозой.

Ехавшие с нами гитлеровцы покинули машину еще в городе. Меня подвезли прямо к взлетной полосе. Незнакомый офицер оставил меня у старта, где стояли летчики, и подался к ближайшему домику. Но я чувствовал: кто-то не сводит с меня глаз.

Самолеты выруливали на старт. Они вот-вот взлетят и пойдут к фронту. Возможно, их встретят мои товарищи. Вот бы ударили они по немецкому аэродрому!..

Подкатила еще одна машина, из нее вышел уже известный мне офицер и еще один, молоденький, с усиками. К приехавшим подошли несколько летчиков.

- Вы знакомы с нашим "хейнкелем"? - перевели мне вопрос одного из них.

- Видел в воздухе, - ответил я.

- На "хейнкеле" два стрелка, прекрасные пулеметы! Пусть русский посмотрит, что это за машина.

Меня повели к двухмоторному бомбардировщику. Приказали подняться в кабину, осмотреть ее. Я выполнил приказ. Потом все перешли к истребителю Ме-109. Его я уже видел когда-то вблизи, но все же обошел вокруг машины.

- Ваши истребители начали драться с нами на вертикалях, - заметил один из гитлеровцев.

- Значит, есть у нас и боевая вертикаль! - шуткой ответил я.

Немецкие пилоты с интересом ощупывали мою гимнастерку, заглядывали под нее. Пробовали пальцами мышцы моих рук. Увидев окровавленную нижнюю сорочку, покачали головами, отошли.

- Вас сбивали раньше? - спросил самый старший из них.

- Нет.

- Выбрасывались из самолета в воздухе?

- Нет.

- Почему ваши идут на таран?

- Когда нет патронов и диктует обстановка...

Вокруг возмущенно загалдели.

Растолкав коллег, вперед выступил офицер со шрамом на скуле.

- Меня таранил ваш летчик. Если бы это был ты, я бы своими руками придушил тебя... Ветер снес мой парашют к нашим...

- А меня, как видите, не спас и ветер... Какой самолет вас таранил?

- ЛаГГ-3! - показывает три пальца гитлеровец. Фашистские пилоты знают наши самолеты и стараются что-то выведать у меня.

- Как ваши летчики ведут бой на "яках" с "мессершмиттом"?

Я ответил, что после удара головой о прицел стал плохо соображать. Интерес ко мне сразу пропал.

Один из охранников по приказу офицера отвел меня в столовую. Там мне дали тарелку каши и кусок хлеба. Я наскоро проглотил пищу (охранник стоял над душой), а когда мы вышли из столовой, у дверей уже ждала машина. Меня отвезли к дому с подвалом невдалеке от аэродрома, отомкнули двери и толкнули вниз, по ступенькам.

Я очутился в тесной, совсем пустой комнате. На цементном полу бугрился черный матрац. Окно с решеткой до половины входило в землю. Стены и даже низкий потолок были в странных царапинах. Это оказались надписи. Приглядевшись, разобрал нацарапанные слова. Те, кто сидел здесь до меня, сообщали свои имена, клялись в верности Родине, просили передать детям, женам, отцу с матерью, что гибнут от пыток фашистов. За некоторыми надписями нетрудно было представить тех, кто их сделал. Мне вдруг показалось, что те, кто прошел через эту камеру, присутствуют здесь, чего-то ждут от меня.

Через маленькое отверстие в прочных дверях выглянул в коридор. Там была еще одна дверь. Наверно, за ней и происходили допросы, пытки, а сюда выносили замученных... Не иначе как я попал в руки эсэсовцев.

Наступила ночь. Затихло гудение самолетов. Слышны были лишь шелест листьев да шаги часового. Занятый невеселыми мыслями, я не сразу услышал, как загремел наружный засов. Послышались голоса. Дверь отворилась. Камеру ощупал луч карманного фонарика. В потемках я видел только руки вошедшего. В одной он держал фонарь, в другой солдатский котелок. Мне передали хлеб, ложку, котелок.

Передо мной стоял человек, которого я как будто видел днем. На лице его улыбка. За ним маячит солдат. Но вот солдат вышел, прикрыв за собой дверь. Человек произнес:

- Я - Австрия. Понимаешь? Австрия.

- Понимаю.

- Ты - летчик, я - летчик. Курить? Вот сигареты. Он указывает на дверь в коридоре, с трудом подбирает слова, чтоб выразить свою мысль.

- Там - бить, бить. Теперь нет, эсэсовцы удираль. Фронт!

Я похлебал суп, а хлеб приберег. Летчик пытался о чем-то расспрашивать, в его речи мелькали знакомые слова, но я не вслушивался в них. Зачем он здесь? Можно ли ему верить?

Вскоре посетитель забрал котелок, ложку и ушел.

Утром в коридоре началась уборка. Я заглянул в окошко. Уборкой занималась русская женщина. Я сразу определил это. Она заметила меня, и мы долго молча смотрели друг на друга.

Потом я ушел в свой угол, уселся на матрац. Заговорить с уборщицей? Но чем она мне поможет? Опять мысли, мысли... И вдруг на пол посыпались яблоки. Я не успел заметить, кто бросил их через окошко. Наверное, она, женщина, моя соотечественница...

К моей темнице подъехал грузовик. Меня вывели, посадили в кузов, по сторонам примостились два солдата, и машина покатила к аэродрому. Потом меня оставили с охранником у какого-то штаба. Я присел на ящик. Часовой, не сводя с меня глаз, прохаживался рядом.

Мне хорошо были видны самолеты, поле, старт. Там оглушительно ревели моторы. Все напоминало утро на нашем аэродроме.

Первыми начали подруливать к старту бомбардировщики. Почти с ходу, не задерживаясь, они переходили на разбег и взлетали. Я насчитал 27 "хейнкелей". Представил их в небе, над нашими войсками. И сразу вспомнил, как бомбили этот аэродром "петляковы", которых мы сопровождали. Именно в тот злополучный день не возвратились с задания Дранищев и Костырко...

Неожиданно вспыхнула стрельба. Над краем летного поля появились клубы пыли и дыма: в небо палили зенитки. В просветах между разрывами снарядов я увидел два самолета. Это были наши, советские истребители. Я без труда узнал остроносых "яков". Разведчики!

Несмотря на зенитный огонь, они прошли строго по оси аэродрома. Пилотам надо было сфотографировать стоянки. Я хорошо понимал, чего стоили ребятам эти минуты, когда они находились между жизнью и смертью...

Выполнив задание, "яки" стали удаляться. В этот миг на аэродроме взревели моторы и пара "мессершмиттов" быстро порулила к старту. Я посмотрел вслед истребителям - это их собирались преследовать "мессеры". "Яки", к моему удивлению, начали разворачиваться.

Неведомая сила подняла меня на ноги. Часовой не отрываясь следил за развитием событий. Если бы я имел возможность сказать нашим хоть одно слово, я бы крикнул им: "Уходите!" Наши смельчаки и так много сделали: побывали над вражеским аэродромом, сфотографировали его, и теперь главное для них возвратиться домой.

Только позже я понял, что недооценил поведение наших отважных ребят.

Развернувшись на высоте, "яки" пошли в пике на аэродром, точнее - на ту пару "мессершмиттов", которые готовились к взлету. Меткая пулеметная очередь ведущего "яка" настигла одного фашистского истребителя еще у земли, он вспыхнул и рухнул на краю поля. Его ведомый суетливо отрулил в сторону и избежал такой участи.