Посмотри на себя

Посмотри на других

Посмотри на себя глазами других

Посмотри на себя глазами других

глядящих в себя твоими глазами

и т. д.

После сорока подобных строчек у поэта начиналась кессонная болезнь, и если бы не его знакомство с водолазным делом, ни один врач бы не догадался, что с ним происходит. А Померещенский сам поставил себе верный диагноз и повернул это состояние себе же на пользу: как только у него закипала кровь, он тут же прерывал омедитациюп и срочно писал обличительные трактаты: оПротив буржуазиип; оПротив масоновп; оПротив гравитациип и тому подобное Раскрывается и загадка оглушительного чтения собственных стихов нашим больным: он просто глушил подобным образом свою зубную боль. Зубы заговаривал. Но в основном времени болеть не было, и только болезнь роста он считал для себя хронической. Поэтический сборник оСтихи разных размеровп был проиллюстрирован многочисленными костюмами Померещенского, среди них преобладали клетчатые и полосатые, с клетчатыми соседствовали двустопные размеры, ямб и хорей, полосатые соответствовали гекзаметрам. Отдельно был представлен фрак, о котором известно высказывание его хозяина: оВ торбе каждого поэта должен быть фрак Нобелевского лауреатап. Белые стихи мелькали среди светлых костюмов, они писались летом, скорее всего у черного моря, и были особенно элегантны. Листая сборник, хотелось добраться до свободных стихов, чтобы узнать, чему они соответствуют в гардеробе поэта, но это были обычные костюмы, но не застегнутые на все пуговицы, а нараспашку, и так как самого поэта в них не было, то пуговицы не сразу бросались в глаза. Отдельно были изображены брюки, пошитые Померещенскому молодым Эдиком Лимоновым, когда пошив брюк еще стоил 15 рублей.

- Что писать? - спросил тогда Эдик Померещенского, когда тот примерял брюки.

- То же самое, - посоветовал Померещенский, - но только в Америке и для французов.

Так родился писатель Лимонов.

Отдельно были изображены пиджаки, украденные у Померещенского еще в студенческом общежитии. Они были нарисованы им самим по памяти и изготовлены еще в социалистических странах. Окружали их стихи о геологических партиях и борьбе за мир. В конце сборника были стихи о загранице, тоске по родине, по-германски гениально-туманные намеки об уходе из этой жизни в другую, что сопровождалось уже теплой верхней одеждой, дубленками, волчьей шубой и заячьим тулупчиком, как будто автор действительно вот-вот уйдет на мороз, а затем и в историю.

* * *

Назад, мой читатель! Не спешите провожать в историю нашего героя. Да и на мороз провожать его рискованно, не успеешь моргнуть, как он выпорхнет где-нибудь под солнцем Аравийской пустыни, но в оазисе, но среди пальм, чья горделивая осанка напоминает нам вдохновенное вечное перо. Наш герой неисчерпаем, как атом, а его тоска по пальме, стремление от дерева к саду, от сада к дремучему лесу, этот побег от одиночества к шуму вселенского карнавала, все это вело его к проповеди массового искусства, апофеозу братства всех полуграмотных. Он мечтал в своих ранних эссе о том времени, когда вслед за братьями Гримм, за Гонкурами, все люди станут братьями и все будут сочинять. Ведь создали же братья Люмьеры такое счастливое положение, что все неграмотные стали братьями по кино. Но Померещенский проповедовал другое, грамотное направление - жалобизм. Пока братья недовольны друг другом, они все вместе пишут одну книгу великую книгу Жалоб, которая в отличие от тибетской оКниги мертвыхп никогда не может быть завершена. Доступ к этим книгам был затруднен, их прятали, их не выдавали, а на пишущих пытались оказывать нажим, утверждая, что точное название такой книги - книга Жалоб и Предложений, поэтому, пожалуйста, пишите побольше предложений и поменьше жалоб. Однако жалобы оказались сильнее предложений, что и стало в результате зародышем гласности и началом нового мышления. Успех жалобизма связан с едой, почти по Бертольту Брехту, сначала жратва, потом писанина. У кого наоборот, те считаются профессионалами. Суть же направления в том, чтобы тон задавали любители, то есть массы. Жалобизм был истоком многих современных течений, хотя и уходил своими корнями в глубокое прошлое как словесности, так и общественного питания. Померещенский утверждает, что в этом движении впервые после призыва пролетариев в литературу осуществлено творчество всего народа. Это подтверждают примеры:

...Я заказал себе незатейливый континентальный ужин - салат из брюссельской капусты, суп-пюре из креветок, бараньи мозги, жаренные в сухарях и бокал шабли. Официант с лицом корабельного стюарда ответил, что мозгов в сухарях, кроме моих, здесь не найдется, а потому подать мне могут только дежурное блюдо, куда входят щи суточные, кура отварная вчерашняя и фирменный напиток. Что за фирменный напиток? А такой, какой у нас все пьют. Я был не в силах противостоять и хамовитости официанта и собственному унизительному чувству голода, и попросил принести то, что есть. Но как только мне поставили щи суточные, они вдруг начали стремительно испаряться вместе с крепким запахом, точно также и кура вчерашняя, едва приспустившись на стол, завертелась и обратилась в жалкую цыплячью кость. В свою очередь фирменный напиток сам по себе булькнул, выпятился из стакана и тут же обратно в стакан плюхнулся, будто кто-то воздушный плюнул туда. Тут я и понял, что это значит, когда часто повторяют в этой земле - несолоно хлебавши. Я расплатиться был вынужден не столько под угрозой физической силы, а скорее силы нечистой, какой мне показались потянувшиеся ко мне руки официанта и подоспевшего ему на помощь повара, тут я догадался, зачем в этом заведении вообще повар. Ухожу писать продолжение оРоссии во мглеп. Другая запись более сбивчива, почерк слабый и неровный, как будто перо писало само без достаточного нажима: ...Я не нашел поблизости ничего более приличного, вот и заглянул сюда. А как я очутился здесь, где трудно найти что-нибудь приличное, известно едва ли даже моему Создателю. О, мой Создатель! Я думал, что ко мне отнесутся здесь не как к обычному посетителю, ведь я известен всемирно. На мое удивление, разбитной малый, разносивший с большой неохотой скудные кушанья, не обратил на меня ни малейшего внимания, когда я занял место за пустующим столиком. Я попытался объяснить ему жестами, как Робинзон Крузо дикому Пятнице, что мне от него нужно, не мог же я обращаться к нему по-английски, я уже давно понял, что я не на острове. Мои жесты остались без ответа, в отчаянии я схватил малого за полу засаленной жакетки, когда он пробирался мимо, но он только пошатнулся, это никак на него не подействовало, так как он и без этого шатался. В это время вошел господин в котелке и с тростью, сел как раз напротив меня за столик, не удостоив меня даже взглядом, он обратился к малому с какими-то междометиями, и тот нелюбезно завернул к нему. Они объяснялись на неизвестном мне наречии, после чего моему новому, более удачливому соседу доставили первое блюдо. Но я оказался проворнее, съев и первое и обглодав мужественно второе, пока тот обстоятельно пытался разглядеть, что же ему подано. Кое-как насытившись этой скверной, хотя и дармовой снедью, я уже дал волю своему вкусу, почему и выплюнул глоток жидкости из стакана, принесенного моему озадаченному соседу, думаю, это спасло жизнь как мне, так и ему. Где-то я его видел, по манерам он напоминал островитянина, столь сдержанно и благородно воспринимал он исчезновение своих заказов. Завершив свою победу над миром в акте еды, я поспешил удалиться, чтобы не видеть уныния благородного джентльмена, когда к нему придут за расплатой. Унылое место, унылое и убогое, вот что я хочу сказать, и не эту харчевню я имею в виду, а всю обжитую вселенную. Подпись: Человек-Невидимка.

...Празднуя нашу сокрушительную победу над командой оСтреноженные кентаврып, мы тарелки перебили на счастье и от избытка радости, едой и питьем довольны, за что выражаем благодарность охране, персоналу и поварам ресторана оКосмосп. Просим простить за осколки. Все оплачено нашими болельщиками. Подпись: игроки команды оПучинап, всего одиннадцать подписей, одна из них крестиком (левый крайний).