Один из слушавших пророка, погонщик ослов Тимофей, огромный человек, похожий, несмотря на свою низкую профессию, на греческого мудреца, и наивный, как дитя, вздохнул так, что все на него обернулись. Впрочем, вокруг стоял гул от разговоров и криков, и никто из посторонних не обращал никакого внимания на сидевших в углу. Хозяин поставил на бочку кувшин с вином, оловянные кубки и несколько головок чеснока, получил причитавшуюся плату и удалился. Человек с взлетевшими в вечном удивлении бровями продолжал:
– В какое время мы живем, братья! В страшное и прекрасное время! Все погибнут, а спасутся только почитающие змею как образ. Только они будут радоваться на берегах небесного Иордана и смотреть с улыбкой на погибающую землю. Благодарите судьбу, что для вас открыта великая тайна чаши Тайной Вечери! Царство небесное внутри нас, как сокровище, как дрожжи в трех мерах пшеничной муки. О, братья! Голос Божий среди вод потопа – призывал вас! Лестница, которую видел Иаков по дороге в страну Ур – для вас! А лестница эта – внутри вас, по ней ангелы совершают восхождение к Господу. И чудо в Кане галилейской совершилось для вас! Все для вас! Ибо вы блаженны и избраны среди миллионов, чтобы восседать одесную Иисуса Христа. Но храните душу вашу как зеницу ока, чтобы не погубить ее и не низвергнуться в геенну огненную! Начало всех вещей – сознание, второй принцип мироздания – хаос, третий – душа, Психея. Она игрушка страстей земных, она утлый челн в житейском море. Она то плачет, то радуется, облаченная в пурпур. Тогда Иисус сказал: «Взгляни, Отец, вот она блуждает на земле во власти страданий и быстротечных радостей, далеко от Твоего дыхания. Она стремится покинуть ненавистный хаос и не знает, как перейти его. Позволь же мне снизойти к ней! Я пересеку мир эонов и открою ей тайну священной дороги к спасению». Сие есть гнозис…
Человек в черном плаще бормотал, а слушавшие его вздыхали, и по щеке Тимофея катилась детская слеза. Эти виноградари и пастухи, погонщики и водоносы мало понимали из того, о чем им говорил пришедший из Озроены пророк. Но так хотелось верить, что именно они избраны, чтобы быть спасенными в день всеобщей гибели, когда услышаны будут ангельские трубы, и стены домов богачей земных рухнут от дуновения небесных ветров. Если бы он сказал им, что надо встать и идти за ним в пустыню, потому что приблизились сроки и настало время встретить Господа, они пошли бы за ним, не взяв с собою ни хлеба, ни воды, и воспаленными глазами искали бы в небе Господа, идущего судить живых и мертвых.
Рядом компания веселых волопасов пропивала драхмы, только что полученные во время раздачи денег народу на похоронах Фаста. Они готовы были сидеть так до ночи, играть в кости, клясться всеми богами, пить вино, щипать служанку.
Тимофей, вытирая огромной лапой обильные слезы, спросил:
– Надолго ли ты покидаешь нас, отче?
– Не знаю. Отсюда я направлю свои стопы в Фиатиру, а потом в Памфилию. Там меня ждут верные. А затем направлюсь в далекий Рим. Но не бойтесь, я еще уведомлю вас о себе.
– Все может случиться в пути. Корабль может потонуть в пучинах… – ревел как малое дитя Тимофей.
– Не опасайся за меня. Господь не допустит моей гибели. И теперь я скажу вам самое сокровенное…
Он понизил голос до шепота, который так пугает простодушных людей, детей и женщин, когда им говорят о страшных явлениях. Все придвинулись, чтобы не проронить ни слова.
– Я не могу погибнуть. Господь не допустит погибнуть свидетелю своих крестных страданий! Внимайте, братья! Сие есть тайна великая! Не смотрите, что в моей бороде нет ни единого седого волоса. Я ветхий денми как никто на земле. В те дни, когда распинали Господа нашего на кресте, я уже жил на земле. Был я в те дни в Гелиополе. Мы видели луну, чудесным образом падающую на солнце, хотя это не было время их пересечения. А потом, начиная с девятого часа, утвердилась она на небе чудным образом, в направлении, противоположном солнцу… Один Христос, начало всех вещей, в силах сотворить подобное. Вся земля, Эфиопия и Скифия, видели, как мрак ночной упал на землю, и завеса в храме разодралась сверху донизу…
Он бормотал в исступлении, и слушатели не знали, верить ли им или скорее связать безумца, побить его камнями…
– Пусть вашей печатью будет змея, наос… Я не оставлю вас в мыслях своих… – шептал проповедник.
Был полдень. Снаружи выбеленные стены блистали под знойным солнцем как мрамор. На пыльных дорогах не было ни души. Все путники искали спасенья от зноя в тени придорожных деревьев или в гостиницах. Горестная родина Энея, колыбель Рима, многострадальная Троя лежала в развалинах, занесенная песками, в забвении. Построенная на ее месте римская колония влачила жалкое существование. Она лежала в стороне от больших дорог, кое-какую торговлишку забивала торговля соседних, более бойких городов Скепсиса и Александрии Троадской. Только путешественники, совершавшие благочестивые странствования к святыням Эллады, на остров Самофракию или в города Азии, заезжали сюда, чтобы поклониться камням алтарей, у которых пал Приам. Но в последнее время все меньше и меньше становилось путешественников, и трактирщики местных гостиниц, проводники и объяснители древностей жаловались на плохие дела.
Каракалла тоже посетил священные реликвии: заросшее дикими фиговыми деревьями поле, где был лагерь ахеян, и равнину, на которой Ахиллес сражался с Гектором. Август принес жертву на могиле великого героя. Все было в запустении, ящерицы молниеносно бегали по теплым камням, сорная трава и дикий кустарник покрывали поля легендарных битв.
Тихий и сонный городок наводил на грустные размышления. Каракалла стоял среди маленького, залитого солнцем амфитеатра и смотрел на оркестр, на котором уже давно не ставили трагедий Софокла и Еврипида. Немногие спутники сохраняли почтительное молчание, чтобы не тревожить мыслей августа…
Мысли были невеселые. Почему-то вспоминались события, о которых лучше было бы забыть, или цитаты о смерти и бренности земной жизни. Был ли здесь отец? Наверное, был. И вспомнилось, как он хотел нанести отцу предательский удар мечом, сзади, там, в Британии, во время сражения с каледонцами, и как потом, наедине, отец смотрел на него заплаканными глазами и просил яду, говоря, что лучше ему умереть.
Яду императору не дали. Но, желая поскорее покончить расчеты с жизнью, он глотал, не пережевывая, тяжелую пищу, усталый и разочарованный во всем, и так сокращал свои дни. Сколько произошло событий с тех пор! Уже не было в живых ни Плавциана, ни жены Фульвии Плавтиллы, ни брата Геты. Все ушли в царство теней. Радость первого консульства, любовницы или упоение властью – все прошло как дым. Ничто уже в жизни не интересовало, не волновало душу. Как в тумане вспоминал он свое путешествие в Рим с урной, в которой был прах отца, войны с аламанами и ценнами на Рейне, с сарматами и гетами на Дунае. Победы и триумфальные титулы, потоки золота, раболепная лесть приближенных, ничто не доставляло радости. Любой титул можно было отдать за здоровый желудок. Но Эскулап, в храме которого он приносил пышные жертвы, не посылал облегчения. И сейчас все так же подкатывал к гортани огненный клубок, жег внутренности страшный огонь. От этого огня не было спасения ни в лекарствах, ни в жертвах. Все раздражало; люди, низость которых он хорошо познал, были ненавистны; клоака собственной души удушала зловонием. Хотелось сделать нечто нелепое, бессмысленное. Обернувшись к спутникам, он увидел среди них молодого танцора Феокрита, легкомысленного юношу.
– Феокрит, – позвал он его, – хочешь, я тебя сделаю легатом Армении?
Окружающие смотрели на августа, не скрывая своего изумления. Больше всех изумлен был сам Феокрит.
– Или хочешь, я пошлю тебя на Дунай, начальствовать легионами против сарматов?
Император еще ничего не знал о том, что происходит на Дунае. Карнунт, которому угрожали варвары, был важным стратегическим пунктом на северной границе. Кроме того, город был центром снабжения дунайских легионов; здесь были расположены многочисленные военные кузницы, провиантсткие склады и арсеналы. Наконец это было место оживленных торговых сношений с варварским миром.
