– Вы редко бываете в гостях, я не встречал вас ранее.

– Да, редко, – согласилась она, не озвучивая причины.

– Жаль, я бы хотел видеть вас чаще.

Саша промолчала в ответ, сменила руку, сделала положенный полукруг и вернулась на исходную позицию. Она встречала раньше Алексея Воронцова, старшего брата Павла, и теперь сравнивала их, отмечая внешнюю схожесть и внутреннее расхождение. Отчего-то в голову полезли сплетни, рассказанные Ирочкой, и Саша торопливо переключила мысли: «Я танцую, как много в этом счастья». Улыбнувшись, она бросила взгляд на Павла и почувствовала в душе искреннюю благодарность за приглашение. И даже если отчим, проснувшись, придет в ярость и разорвет ее на части, никакого сожаления не будет, отказаться – это все равно что лишить себя воздуха и света.

Павел не проронил больше ни слова. А когда музыка стихла и хозяйка дома пригласила всех попробовать десерт, он проводил Сашу к столу, поклонился и отошел к окну, где продолжил разговор с Гришей Салтыковым.

Ирочка приехала без сестры спустя полчаса, по ее лицу было видно, что значительное опоздание имеет причину, о которой непременно нужно рассказать в самых мельчайших подробностях.

– Можешь ли ты себе представить… – задыхаясь от волнения, начала она. – Мы уже выходили из дома, когда Оля вдруг почувствовала себя дурно и упала в обморок. Десять минут она не приходила в себя, хотя мы обмахивали ее веерами и поливали лоб холодной водой. Конечно, прическа оказалась испорчена… Мама охала, папа ругался и размахивал руками, а я молилась, надеясь, что она не умрет прямо сейчас и мы все же поедем к Платоновым. Но потом Оля открыла глаза, и мы вздохнули с облегчением. Оказалось, она два дня не ела, чтобы выглядеть тоньше, и вот результат: Оля с головокружением лежит в постели с грелкой и рыдает, а я здесь. Немедленно скажи, пропустила ли я что-нибудь интересное?

Самым интересным Саша посчитала танец с Павлом, но говорить об этом не стала.

– Нет, вечер довольно обычный.

– Как же хорошо, как хорошо, – с облегчением выпалила Ирочка и принялась оглядываться по сторонам, отмечая, кто приехал к Платоновым, а кто нет. – Гриша Салтыков… Давно хотела тебе сказать, что он мне определенно нравится.

Саша была вынуждена повернуть голову в его сторону и сразу встретила взгляд Павла. Внутренняя уверенность в том, что он больше не подойдет и не пригласит ее на танец, была, как ни странно, приятна. Он точно понимал ее положение. Впрочем, не удивительно. Кому как не Павлу Андреевичу Воронцову знать, что Якову Петровичу может понравиться, а что нет. И это была не жалкая трусость, а аккуратная здравая предусмотрительность: пригласить можно, если хочется, но расплачиваться потом Саше.

– …интересно, ему нравятся брюнетки? – продолжала тараторить Ирочка. – Уверена, мама бы одобрила наш брак с Салтыковым. И отчего лет пять назад я могла запросто назвать его Гришкой, подойти и толкнуть, а теперь он – Григорий, и нужно ждать, когда его величество соизволит посмотреть в мою сторону. Это очень несправедливо.

Когда вечер близился к концу и многие уже засобирались по домам, Павел прошел мимо Саши, чуть сбавив шаг, и спокойно, будто его слова не являлись чем-то недопустимым, произнес:

– Мне нужно поговорить с вами. Завтра поздно вечером я буду в вашем саду, приходите, как сможете.

Саша заснула лишь под утро, ей было о чем подумать. До этого дня никто не позволял себе оказывать ей серьезные знаки внимания, писать письма, назначать тайные или явные свидания. Признавая неопытность, она пыталась отдалиться от случившегося и посмотреть на ситуацию со стороны. Что может быть нужно Павлу Андреевичу Воронцову от нее? От бесправной маленькой птички, каждый взмах крыла которой контролирует отчим. А может, встреча связана именно с Яковом Петровичем? У них схожие хозяйственные дела, а еще торговля…

Эпизоды вечера проносились перед глазами, воспоминание о прикосновении во время танца заставляло сжимать и разжимать пальцы, вопросы начинали требовать правдивых ответов, а голос все повторял и повторял: «Завтра поздно вечером я буду в вашем саду…»

Павел не назвал точное время, а значит, готов ждать долго. Столько, сколько потребуется. На Сашу он произвел впечатление сдержанного, умного, серьезного человека, и ему хотелось доверять. Тяжело жить, когда знаешь, что никто не протянет руку, не поддержит и не защитит.

А если Павел не равнодушен к ее судьбе, да и к ней самой?

Помнится, Ирочка рассказывала о скандале с вдовой Елизаветой Ковальской, но, во-первых, сплетня может оказаться пустой, во-вторых, невозможно понять чужие отношения: кто прав, кто виноват… В-третьих, Павел взрослый мужчина, кажется, ему около двадцати пяти лет и… Саша пыталась сформулировать оправдание, но оно, по сути, сводилось к тому, что жизнь до брака у женщин и мужчин разная и не стоит никого судить, не разобравшись.

Тряхнув головой, Саша прогнала от себя сплетни и сконцентрировалась на принятии решения: идти или нет? Она была уверена, что сможет осторожно пробраться в сад и остаться невидимой для Якова Петровича, но сам поступок волновал, душа отзывалась дрожью на мысль о том, что предстоит остаться наедине с Павлом Воронцовым. Под покровом ночи.

Ответ пришел к обеду, когда Саша прошла мимо большого зеркала, украшавшего стену гостиной, и, взглянув на отражение, остановилась. В ней многое изменилось за первую половину дня, и почему-то это не вызвало удивления. Кожа стала еще бледнее, губы, наоборот, алели, глаза то тускнели, то поблескивали, подбородок заострился. Пришлось согласиться с тем, что она заболела, и у этой пока непонятной болезни есть имя. Павел.

Если в подобном положении Ирочка придумала бы и саму встречу, и вдохновенные слова, и даже запретные поцелуи, то Саша нуждалась лишь в простом разговоре, и именно его считала для себя нужным и важным. Хотелось по-настоящему узнать Павла, прочувствовать его, понять, чтобы потом ни одна сплетня не коснулась сердца. Его серьезный взгляд давал ощущение защищенности и добавлял силы, а еще… Саша не могла забыть то счастье, которое испытала во время танца.

Яков Петрович обычно ложился спать ближе к одиннадцати. Последнее время его мучили головные боли, и он спасался двумя стопками чего-нибудь крепкого и усыпляющего. Дождавшись двенадцати, Саша надела простое темно-серое платье, поправила прическу и вышла из комнаты. Тишина давала надежду, но не стоило торопиться, в доме жила прислуга, а выйти следовало через кухню. Из комнаты отчима доносился прерывистый храп. Саша быстро миновала кабинет, одну из гостевых спален, голубой и зеленый залы и замерла, прислушиваясь к дому. По-прежнему тихо.

На улице ее встретил легкий ветерок, короткая накидка не слишком защищала от холода, но Саша не замечала этого, ее согревало ожидание встречи.

Яков Петрович не терпел цветы и «бессмысленные кустарники», поблизости располагался только один сад – яблоневый. Деревья, потерявшие на зиму листву, тянулись в несколько рядов и сейчас в темноте выглядели устрашающе. Саша ступила на дорожку и медленно пошла, тихо молясь. Хорошо, что гончие отчима далеко, им не учуять ее дыхания.

– Александра… – раздался голос справа.

Увидев Павла, Саша испытала облегчение. Сдержав порыв быстро подойти к нему и коснуться руки (вот оно – спасительное чувство защищенности), она огляделась и спросила:

– А где ваша лошадь?

– Там, – он махнул рукой, указывая направление, – мы можем прогуляться к ней.

Саша внимательно посмотрела на Павла, будто пыталась убедиться в том, что это тот же человек, который назначил встречу на вечере у Платоновых. Глаза привыкли к темноте, но света все же не хватало. «Волосы вьются, а кудрявыми их назвать нельзя», – будто продолжая разговор с Ирочкой, подумала Саша.

– Вы давно здесь? – спросила она.

– Поверьте, это не важно.

Ответ сразу перечеркнул часть предполагаемых тем для предстоящего разговора: хозяйство Якова Петровича, да и сам отчим растворились в ночи без следа. Теплая улыбка Павла предназначалась ей: как, оказывается, быстро и просто может измениться жизнь. Измениться в лучшую сторону.