====== Глава I “Утрата семьи” ======

Сырая кладбищенская земля тянула из меня все соки, словно граф Дракула из сказок, и нагоняла печаль, словно грустный блюз, который хрипло поют чернокожие певцы.

Три могилы и три могильных плиты. Когда-то это была весёлая семья. Вот на первом могильном камне, в верхней строке выбито имя моей матери, дата её рождения и дата дня, когда она умерла. Две другие могилы, точно такие же, под которыми похоронены два моих брата. Вот и всё, что осталось у меня от моей семьи – камни, имена и даты.

Я стоял в одиночестве на кладбище, мрачно взирал на камни и вспоминал то ненастье, что постигло меня две недели назад. Мой мозг отчаянно сопротивлялся болезненному воспоминанию, которое жгло мою память, словно раскалённое железо из горна. Но скоро я сдался. Я снова поднял глаза на первую могильную плиту, которая стояла ко мне ближе всего.

«Рамона Райес. Терпеливая вдова и любящая мать».

Да, она терпела и страдала, и любила… Её бабушка, моя прабабушка, родилась в рабстве, работала на кухне у богатого белого где-то на Юге. Сбежав от хозяина, она родила мою бабушку, а та – мою маму. На бабушке и маме было социальное «клеймо», ибо предки рабов считались презренными. Но она терпела, была стойкой духом и сильной и вырастила трёх сыновей, воспитав их настоящими гражданами своей страны. Эх, мамуля. Кому ты же ты могла встать поперёк пути? Да никому. Тот, кто такое с тобой сделал, заслуживает кары.

«Самуэль Райес. Истинный сын своей страны, верный друг и брат».

Мой братан… Следуя примеру отца, а заодно и моему примеру, он уже готовился записаться в ряды армии. Он успешно прошёл все комиссии, и лишь из-за бумажной волокиты так и не смог осуществить свою мечту. Сэми брал с меня пример, занимался спортом. А вот плане курения наоборот – не курил никогда, и не пил алкоголь. Умер в рассвете сил… Ебучие белые.

«Реймонд Райес. Надежда семьи, луч солнца в тёмном царстве».

Реймонд и впрямь всегда светился радостью. Он был умным, храбрым, честным. Помнится, во втором классе на одного паренька наезжал какой-то отморозок на пару лет постарше, и Реймонд не зассал, заступился. Вдвоём они прогнали подонка. Реймонд любил читать – как комиксы, так и книги. Рей был хорошим пареньком. Мой братишка не заслуживал смерти, он был совсем ребёнком.

Я отвернулся от могильных плит, закрывая лицо руками и уже не сопротивляясь тому стремительному потоку тяжёлых воспоминаний, который с головой захлестнул меня.

— Я так рада, что ты дома, сынок! Так рада!

Вне себя от счастья, мама снова и снова повторяла мне это, а сама обнимала меня, словно не веря, что я и впрямь живой и вернулся наконец домой. Мы шли всей семьей вчетвером, гуляли по набережной Лас-Либертада.

— Мам, год уже прошёл, война закончилось! Новой войны не будет! Теперь я никуда не уеду.

Помню, я даже не подозревал, каким памятным окажется для меня тот день. Я старался казаться крутым – бравый вояка, вернувшийся домой. Реакция мамы меня смущала, так что я поспешил мягко, но решительно вырваться из её объятий:

— Мам, поменьше нежностей. Ну право, не позорь перед братьями.

— Да ладно тебе, Гус, — поддел меня Реймонд, самый младший из моей родни. — Мы же семья. Обнимать члена семьи – нормально.

— Да, Густаво, — сказал второй брат, Самуэль. — Уже год прошёл, а мы всё не нарадуемся тому, что ты жив и здоров. Всё нормально. Может, по мороженому?

Взгляд, мой и братьев, остановился на кафе-мороженом, которое построили прямо у набережной полгода назад. Мама достала бумажник, но я её остановил.

— Не надо, мам. У меня неплохая ветеранская пенсия.

На самом деле, насчёт ветеранской пенсии я немного приврал. Дядя Сэм платил мне всего лишь по пятнадцать баксов в неделю, а зарплата моей мамы была почти в три раза больше. Но я всё же решил показать свою независимость.

Был конец лета, и на улице творилась невообразимая духота. Солнце палило неистово, так что все были рады остудиться с помощью прохладного сливочного лакомства.

Я достал из кармана двадцать центов и сделал заказ. Братьям, помню, я заказал пломбир с клубничным сиропом, а маме – её любимое эскимо, которое она любила с юношества, и купить которое тогда считалось праздником.

Мы нашли свободный столик, разместились и дружно принялись есть мороженое. Мы смеялись, рассказывая друг другу анекдоты про Гитлера и «Дядю Джо» Сталина. Я ввернул пару армейских историй. Царила атмосфера практически полного счастья, лишь едва омрачаемая тоской по моему отцу.

Отец получил тяжёлые психологические травмы во времена Первой Мировой и постепенно стал сходить с ума. В итоге он застрелился за пару недель до рождения моего младшего брата.

...Доев мороженое, мы собрались было выходить, как вдруг случилось непоправимое. Кафе, в котором мы сидели, протаранил «форд» тридцатых годов выпуска.

Первым погиб Самуэль. Машина отшвырнула его вперёд на несколько метров, за кассу, и он упал, свернув себе шею.

Я смутно помнил, что было потом. Ярость и бешенство ослепили меня. Я вытащил из машины парня в смокинге, повалил его на землю и стал избивать его своими большими коричневыми кулаками. Тот скинул меня, потянулся рукой за пазуху и вынул оттуда металлический предмет, который узнал бы любой, даже не знакомый с военщиной человек. Пистолет. Бандит резко вытянул руку с пистолетом вперёд, нажал на спуск, и я упал. Последнее, что я видел – то, как мою мать прошила очередь Томми-гана.

...От воспоминаний я очнулся, заслышав сзади звук приближающихся шагов. Я обернулся и увидел нашего соседа – пожилого мужчину, который так же, как и мой отец, прошёл окопы Первой Мировой. Сосед тоже решил навестить могилу. Он был нашим другом семьи, и по сути, заменил мне отца.

— Мистер Беллард, — спросил я. — За что же так? Почему именно моя семья?

— Каждый, у кого происходит трагедия, задаётся тем же вопросом, — сказал пожилой человек, опираясь на трость. — Это всё нити судьбы. Они могут быть прямыми или запутанными, а могут и прерываться раньше времени… Каждый человек – ткач своей судьбы, Густаво. Я уверен, ты будешь хорошим ткачом и сошьёшь хорошую судьбу. Твоя мать была славной женщиной, доброй, милой, скромной и честной.

Я рассеянно кивнул. На душе было горько, и я поймал себя на мысли, что сейчас, прямо в эту минуту, мне ничего больше всего так на свете не хотелось, как выпить и забыться. Так я и решил поступить – постояв ещё немного у могилы, я развернулся и зашагал прочь.

Миновав кладбищенские ворота, я прошёл вдоль ограды, вышел к автобусной остановке и сел на скамейку ждать автобуса. По расписанию он должен был подъехать через десять минут. Пока его не было, я несколько отошёл от своего горя, но через какое-то время опять погрузился в пучину воспоминаний.

Пойти служить в армию меня вдохновил мой отец, который рассказывал бравые военные истории про то, как он насаживал на штык фрицев, подрывал танки и сбивал самолёты из винтовки. Вот поэтому в сорок втором году, едва мне исполнилось восемнадцать, я пошёл на призывной пункт и записался в армию США или, как мы в шутку говорили, «Армию Дяди Сэма»*. Война оставила свой отпечаток на моём характере. Она вымуштровала и ожесточила меня.

…Так, витая в мыслях, я даже и не заметил, как быстро пролетело время и подошёл нужный автобус. Я прошёл в салон, в самый конец, где располагались «места для цветных», оплатил проезд, и мы тронулись.

«Места для цветных»… Рабство отменили восемь десятков лет назад, а негров всё так же не считают за людей.

Я достал из кармана пачку «Лаки Страйка» и решил было закурить, но на меня тут же с презрением стали коситься некоторые белые пассажиры. Один из них, дед лет семидесяти, даже не выдержал и проскрипел своим противным голосом:

— Брось сигарету, ниггер, а то пожалуюсь копам.

Мне ничего не осталось делать, кроме как повиноваться. Мы ехали полчаса, после чего автобус наконец затормозил недалеко от бара, буквально в полусотне метров от него, и я направился к питейному заведению. Этот бар был самым дешёвым в Лас-Либертаде, как раз мне по средствам.