- У вас муж мой? Бородатый такой... Михаилом зовут.

- Не слышу, дочка. Как, говоришь, деревня называется? Пробуждение. Миронов был старым человеком, много повидавшим на своем веку. Едва он посмотрел на двух коротко остриженных, крепко сбитых парней, на девицу, как понял, что его недавнему гостю ничего хорошего встреча с этими людьми не предвещает. Может, Михаил и провинился в чем, но не его стариковское дело лезть в чужие дела. Тем более что Михаил ему понравился. Вот почему Иван Павлович резко "оглох".

- Да что ты с этим глухим пнем разговариваешь? - Гнилой поднялся на крыльцо, отодвинул старика и прошел в дом.

Старик от неожиданности и возмущения даже не нашелся что сказать...

- Нет никого. - Гнилой быстро вернулся обратно.

- Судя по всему, он сразу на Зайцево пошел, - предположил Шурик.

- Дед, - рявкнул Гнилой, - у тебя сегодня, сейчас, был кто? Говори, а то не доживешь до своих ста лет.

- Что вы, сынки, ко мне только почтальонша из Герасимова ходит, хлеб мне носит. Я давно никого не видел.

- Ты прав, Шурик. У Киреева этого семь пятниц на неделе. Сразу, видать, на Зайцево пошел.

- Я так и не понял, сынки, вы заблудились, что ли?

- Я сейчас тебе заблужусь, коммуняка старый, - взорвался Бугай.

- Успокойся, - осадил его Шурик. - Не видишь - совсем глухой старик. Рвем в Зайцево, там мы Киреева тепленьким брать будем.

* * * Софью Мещерскую рассказ Вороновой встревожил не на шутку.

- Не нравится мне все это, - сказала она.

- Думаешь, мне нравится?

- Мне не нравится в первую очередь твое легкомыслие. У тебя что, на охранника денег нет?

- У моего дяди охранников чуть ли не с десяток человек было. Толку что? Да и опасность сейчас не мне грозит, а Кирееву.

- Так Киреева завтра-послезавтра в живых уже может не быть.

- Что ты говоришь такое, Софья? - возмутилась Воронова.

- Так они - профессионалы, киллеры эти. Зачем, скажи, ты Селивановой этой грозила? Доказать, тут она права, ты ничего не сможешь. Не придет Киреев в срок в Старгород, что будешь делать?

- Не знаю, - честно призналась Соня.

- Ты уверена, что они за тебя после не примутся?

- Спасибо, дорогая, успокоила.

- Не дрейфь, прорвемся.

- А я не дрейфлю.

- Правильно. Для начала надо войти в контакт с людьми Киреева. Ну, с друзьями его, коллегами. Может, он им весточки будет посылать с дороги?

- Весточки? Спасибо, напомнила: Лиза Боброва. Мне ей деньги передать надо. Кстати, предлагаю тебе пойти к ней вместе со мной.

Коротко объяснив Мещерской суть дела и получив ее согласие, Софья немножко повеселела. К тому же она почему-то была уверена, что ей опасность больше не грозит. Но Кирееву она действительно должна помочь.

Через два дня обе Софьи пришли в дом Бобровых. На них пахнуло запахом лекарств. Супруги Бобровы, молодые еще ребята, приняли подруг немного смущенно, но приветливо. В коридоре разговаривать отказались, пригласили в комнату. Когда-то Воронова прочитала книгу, в которой излагалась теория здоровой жизни. Автор всерьез утверждал, что для укрепления собственного здоровья необходимо как можно чаще смотреть на цветущих людей, избегая общения с больными. Впрочем, Софья предпочитала избегать такого общения по другой причине: по ее представлениям, неизлечимо больной в доме - это не только запах лекарств, которым пропитываются и предметы, и люди, не только общение шепотом и слезы украдкой, но и фальшь, пропитывающая атмосферу в доме сильнее всяких лекарств. Фальшь - это и улыбки через силу, и необходимость постоянно лгать больному, себе, другим. Пока Софья входила в комнату, она уже заранее примеряла на себя умилительно-жалостливую улыбку, противную ей самой. Сейчас они с Мещерской будут, как две наседки, ахать и охать вокруг постели ребенка, сочувственно вздыхать, слушая горестный рассказ родителей на кухне... В комнате на диване сидела обложенная подушками девочка. Ее огромные глаза сначала сделались еще больше, а потом превратились в щелки: девочка смеялась. Смех был тихий, но чистый-чистый, как звон колокольчика. Не ожидавшие это услышать, обе Софьи переглянулись, жалостливые улыбки сползли с их лиц.

- Лиза, перестань! Веди себя прилично. - И все-таки в голосе Иры было больше нежности, чем строгости.

- Простите, - девочка попыталась сделать серьезное лицо, но опять рассмеялась.

- Опять птицы? - спросила Ира дочь. Та кивнула. Мещерская и Воронова вообще перестали что-то понимать.

Глава двадцать седьмая

Ира обратилась к женщинам:

- Вы уж не обижайтесь на Лизу. Садитесь, пожалуйста. Просто один наш знакомый...

- Друг, - поправила девочка маму.

- Конечно, друг. Подарил ей книгу о птицах. Вот она игру и изобрела. Говорит, каждый человек похож на какую-то птицу. Наверное, и вас кем-то представила. Гостьи оживились:

- Это интересно. Мещерская и Воронова были явно заинтригованы.

- А нам расскажешь, кто мы?

- Это не вы, - поправила девочка. - Это только мое представление о вас. Правильно мама сказала, что это игра.

Теперь уже широко раскрытыми глазами смотрела на Лизу Софья Воронова.

- Ты только думай, что будешь говорить, - вступил в разговор Виктор.

- Хорошо, я буду молчать, - притворно-послушно прощебетала Лиза. Мещерская даже подпрыгнула:

- Как это - молчать? Обещаю не обидеться. И Софья обещает. Правда, Соня?

- Правда. Скажи еще, Лиза, а этот друг... Его фамилия - Киреев?

- Да.

- Она его вообще коростелем назвала, - сказала Ира.

- Коростелем? - изумилась Воронова.

Ире опять пришлось давать пояснения:

- С этого-то все и началось. Он ей что-то вроде сказки рассказал о том, как коростель берет в руки котомку и из теплых стран, где зимовал, возвращается на родину. А потом Михаил взял да и пошел сам пешком.

- Я его еще раньше коростелем назвала, - возразила Лиза.

- Ой-ой, прозорливица нашлась, - засмеялась Ира. Потом повернулась к гостям. - Нас она вообще парой пеликанов величает.

- Пеликанов?

- А мне нравится, - сказал Виктор. - Всю жизнь бобром называли, а тут в птицу переименовали. Правда, клювики у этих птичек - ого-го какие! Но ведь это пустяки. Чувствую, за другое Лиза нас так перекрестила. Так, дочка?

Лиза кивнула:

- Про пеликанов в древности мифы ходили, что они ради своих птенцов крови своей не жалеют. Вот и они у меня такие - ничего для меня не жалеют. Воронова вспомнила слова Киреева о том, как необыкновенна эта девочка. Что ж, он оказался прав. Вспомнила Софья и о стихах, которые просил передать Лизе Михаил. Она достала из сумочки листок:

- Вот, Лиза, это нам с тобой дядя Миша написал перед самым отъездом. Стихи стали читать вслух. Бобровы так бурно выражали восторг, так благодарили Софью, что она вдруг почувствовала радость от сознания своей причастности к Михаилу, к этим удивительным людям. Только Софья Мещерская не успокаивалась. Но и она стала той Софьей, которую так любила Воронова:

- Эй, народ, так нечестно! Мне в конце концов скажут, на кого я и вот эта девушка похожи?

- А если тебе скажут, что на курицу - тебе станет легче? - отозвалась Воронова.

- Между прочим, я слыхала, что курица - не птица... Лиза как-то странно посмотрела на подруг.

- Если вам правда интересно... Вы, - обратилась она к Мещерской, - славка-черноголовка. От неожиданности Мещерская рассмеялась:

- Я такой птицы даже не знаю. Может, просто славка? И почему именно черноголовка? Потому, что я темной масти?

- Нет, - ответила девочка, - славок много видов. Черноголовка - один из самых лучших певцов в наших местах. - Чувствовалось, что Лизе было приятно пересказывать прочитанное. - Мне кажется, вы все делаете красиво.

- Ты права, Лиза, - поддержала девочку Воронова. - Софья Михайловна действительно все в жизни делает красиво. А уж поет она и впрямь чудесно.

- Вы меня в краску ввели, - запротестовала Мещерская. - А что ты скажешь о Софье Николаевне? Кстати, ты уже поняла, что мы обе - Софьи. Третьей не будешь?