– Хотелось бы знать, кто ты сейчас, – сказала Нола.

– Это я, – отозвался Питер. – Тот же, что и раньше.

– А вот и нет. Мы никогда не будем прежними.

– Ну и ладно. – Питер сделал большой глоток. – Мы никогда не станем прежними. Но это, знаешь ли, не означает, что изменились наши взаимоотношения. Я тебя все еще люблю.

Его слова повисли в тишине.

– Я тоже все еще тебя люблю, – произнесла она наконец, заставляя свой голос звучать уверенно, пригубила вино, а потом вдруг выпила его залпом. – Еще! – смеясь, воскликнула Нола, подставляя бокал. – Ведь какая разница, все те же мы или нет? Сегодня конец света! Давай выпьем за конец света.

Ее лицо раскраснелось и выглядело разгоряченным. На миловидных губах играла счастливая улыбка. Маленькие зубки напоминали жемчужины. Он всегда говорил, что от ее улыбки комната наполняется счастьем – Нола умела заражать хорошим настроением, как это бывает у клевых людей, когда те вдруг отпускают вожжи. Они удивляют и увлекают за собой. Питер наполнил свой бокал, а затем указал на лестницу, ведущую наверх. В порыве страсти Нола вылезла из спального мешка, взъерошенная и босая. Они вместе поднялись, вошли в спальню и заперли дверь. Они тут же занялись любовью – с настойчивостью, которая сначала показалась им сладкой. Но когда объятия стали жарче, они очутились в угрюмом пространстве с мрачными стенами.

Нола, похоже, пыталась задушить мужа. Ее пальцы с силой сжимали нижнюю часть его горла. Ему удалось отвести ее руки назад, и тогда она так вцепилась в его ягодицы, словно ее пальцы стали когтями дикой птицы. Это было больно, но тут она резким толчком заставила его войти в нее. Питер с ожесточением набросился на жену, подгоняя сам себя, и занимался любовью, пока последняя мысль не покинула его голову. Нола выскользнула из-под его груди. Он позволил ей сесть на него сверху, но потом опомнился: хотя она и выглядела слабой, но могла залепить такую оплеуху, что мало не покажется. Она и залепила, да столь сильно, что у него на глазах показались слезы. Он поймал Нолу за запястья, перевернул, заставил встать на колени. Когда Питер начал снова, она остановила его:

– Подожди, ты делаешь мне больно.

Он отпустил ее, и она выбросила вперед ногу, пытаясь нанести подлый удар пяткой, чтобы отделаться от мужа, но промахнулась. На следующий день можно было ожидать здоровенного синяка на бедре. Может быть, после того, как она с ним боролась, он был с ней чересчур груб, кроме времени, когда она кончала и кончала в немой ярости, а потом разрыдалась, едва он замедлил движения и наконец вышел.

– Я не должен был этого делать, – прошептал Питер через некоторое время, а когда она не ответила, спросил: – Ты в порядке? – Черная тишина в комнате, казалось, искрилась. – Ладно, – сказал он, – чего там, извини, что все так получилось, но я не жалею, ведь ты тоже в этом участвовала, я чувствовал. Я люблю тебя очень сильно, и, может быть, Нола, мы могли бы завести еще одного ребенка. Мы не говорили об этом, и он не сумеет заменить Дасти, как не сможет заменить и Лароуза, которого я тоже люблю. Что случилось, то случилось, с этим ничего не поделаешь, но ребенок заставит тебя почувствовать нечто такое, что поддержит тебя и даже сделает счастливой.

– Я замерзла, – проговорила Нола. – Терпеть не могу, когда ты начинаешь нести бред.

Он промолчал. Через некоторое время она опустила голову на его грудь, и вскоре ее дыхание стало медленным и размеренным. Когда она уснула, он оставил ее наверху. Спустившись, Питер нежно подтянул одеяльца к подбородкам спящих детей. Что-то заставило его поднять взгляд. Рыжий пес стоял на крыльце, наблюдая за ним через застекленную дверь. Впустить собаку было так просто – тем более в эту ночь ночей[61]. Питер открыл дверь. Пес вошел, дрожа от настороженности. Его розовые прямые уши были немного прижаты и напряжены.

– Ты… – начал Питер и замялся. Он не мог говорить с этим псом как с обычной собакой. – Ты ведь не обычный пес, правда? – все-таки продолжил он. – И ты, должно быть, голоден. У нас была курица, но кости от нее я тебе не дам.

Он посмотрел на пса. Тот выжидательно сел, как это сделала бы дрессированная собака.

– В них могут попасться острые осколки, – пояснил Питер, и пес понимающе приподнял голову. Движение показалось Питеру тревожным.

– Ты можешь подавиться, – закончил мужчина.

Взгляд карих собачих глаз был прикован к рукам Питера, когда тот выковыривал мясо из не до конца съеденной куриной тушки. Когда Питер поставил на пол миску с объедками, пес бросился вперед, заурчав от радости, и проглотил еду в один присест. После этого пес направился прямо к детям. Он постоял над Мэгги, затем над Лароузом, – совсем неподвижно, только постоянно водя носом, – получая кажущуюся нам сверхъестественной информацию о том, что дети делали, ели или трогали в последние несколько недель. Затем, удовлетворенный, виляя хвостом, пес беспокойно прошелся по комнате, обнюхивая каждый предмет, – словно для того, чтобы запомнить его суть. Когда он покончил с этой инвентаризацией, то потоптался и нашел себе лежбище в ногах у детей. Казалось, он был составлен сразу из нескольких собак – рыжевато-коричневая голова, тонкие лапы, сероватый с рыжими подпалинами мех туловища, темные пятна там, где у человека находятся брови. Питер почесал ему спину. Пес просиял, издал необычный кудахтающий звук, наполненный непередаваемым удовольствием, и заснул, источая легкий запах, свойственный всем собакам. Питер еще раз поправил спальные мешки детей и отвернулся. Затем, как голодный человек, ждущий, когда ему дадут поесть, налил стакан виски и сел перед компьютером. Близилась полночь. Потом она миновала. В течение нескольких часов после нее он совершал прогулки в киберпространстве. Несколько цифровых часов во Франции показали 1900 год. Цепи в некоторых местах вышли из строя и заискрили. Но паники не было. В какой-то момент он опустил голову и, должно быть, вырубился. Рассвет, грустный и спокойный, напомнил, что Питер по уши в долгах.

Дочь Минк грустно размышляла, сидя на снегу: «Я сама разведу костер, раз этот вонючий чимукоман[62] не пускает меня ночью к огню. Тогда я смогу выбрать вшей из моего платья и одеяла. Правда, его вши переползут на меня, если он опять займется своими прежними вонючими чимукоманскими делами». Она представила себе, как снимает нож с его пояса и вонзает ему между ребер.

Другой, молодой, тот добр, но не имеет никакой власти. Он не понимает, что делает хитрый старый чимукоман. Ее борьба, казалось, только придавала сил этому слюнявому псу, и насильник точно знал, как побыстрей пригвоздить ее к полу, чтобы сделать беспомощной.

Птицы молчали. Снег в тот день падал с деревьев. Она докрасна натерла тело снегом. Сбросив одежду, она лежала обнаженной и желала умереть. Девочка старалась не двигаться, но холод колол ее сердце ледяными иглами, и она невыносимо страдала. Но вот пришел кто-то из иного мира. Это было нежно-голубое существо без определенной формы. Оно утешило ее, одело, завязало ее маказинан[63], сдуло вшей, завернуло в новое одеяло и произнесло:

– Позови меня, когда это произойдет, и ты будешь жива.

– От этого пса воняет, – заявила Нола.

– Ничего, я собираюсь отмыть его хорошенько, – успокаивающе произнес Питер. – И потом, это его естественный запах.

Пес посмотрел на Нолу обожающими глазами, поклонился два раза, потом потянулся носом к ее колену.

– Не вздумай, – сказала Нола, обращаясь к псу.

Она вглядывалась в его ищущие сочувствия глаза, и пес изумленно присел.

– Ты вонючий, – снова сказала Нола.

Казалось, пес усмехнулся в ответ на ее слова и задышал чаще.

Он бродил по лесу и дрался с другими собаками. Питер слышал, как они там лают и воют. В некоторые годы собаки из резервации зимой сбивались в стаи и преследовали какого-нибудь оленя, пока тот не падал от изнеможения. Когда они забредали на его землю, он их пристреливал. Этот пес явился к нему с шрамом на носу, с драным хвостом и раненым глазом.