– Что в этом плохого? – спросил отец Трэвис.
Когда он это произнес, она покачала головой и отвела глаза.
– Вы хотите сказать, я не ожидала последствий? Не знала, как это будет сложно? Думаете, я не могу понять, почему мне невмоготу, когда за тем, что мы сделали, стоят история, традиции и все остальное?
Она коснулась лица, как будто желая с него что-то стереть.
– Да, я была в разладе с собой. А кроме того, есть Нола. Она, кажется, все время злится на Мэгги. Что, если она станет обходиться с Лароузом так же?
Отец Трэвис молчал. Из исповедей он знал о вспыльчивости Нолы.
Когда они шли обратно к машине Эммалайн, какое-то необычное чувство помешало ему произнести дежурную сентенцию, чтобы завершить разговор. Он ничего не стал говорить, боясь нарушить ту откровенность, с которой она с ним общалась. Эммалайн села в машину. Затем она откинула капюшон, опустила стекло и посмотрела прямо в лицо священнику. Тоска матери по сыну была настолько очевидной, что отец Трэвис ощутил в душе ее отголосок. Он закрыл глаза.
Когда он это сделал, Эммалайн увидела в нем обыкновенного человека с обветренным лицом и потрескавшимися губами.
Она отвела взгляд и завела машину. Ее трагические мысли улетучились, едва она отъехала, и Эммалайн вспомнила, как смеялась до слез, когда Джозетт и Сноу обсуждали отца Трэвиса.
– Его выдают глаза, – сказала одна из них. – Это глаза сексуальной игрушки-робота.
Джозетт и Сноу были помешаны на таких киногероях, как роботы и киборги. У них в комнате стоял древний видеомагнитофон фирмы «Радиошек»[31], подключенный к телевизору той же марки. Они покупали старые фильмы, как правило, на распродажах и на лотках со скидочными товарами. Их коллекция включала «Западный мир»[32], «Робокоп» и «Черная дыра»[33]. Им пришлось долго рыться в ящиках с уцененной видеопродукцией, прежде чем они откопали своего фаворита – фильм «Бегущий по лезвию бритвы». Они без конца рисовали роботов и киборгов. Получались гладкие, идеальные изображения, обреченные на ощущение чего-то особенного, может быть, подобного отцу Трэвису.
– У него глаза репликанта[34]!
– Черт возьми, отец Трэвис может оказаться Бэтти[35]!
– Я видел такое, чему вы, люди, не поверите, – произнесли они хором. – Атакующие корабли, пылающие над плечом Ориона. Я наблюдал си-лучи, мерцающие во тьме близ Врат Тангейзера[36]. – Они понизили голоса до дребезжащего шепота. – Все эти мгновения затеряются во времени. Как слезы под дождем. Время умирать[37].
Они опустили головы, и Эммалайн воскликнула:
– Прекратите!
Теперь она нахмурилась. Как и любой матери, ей было неспокойно видеть своих детей, играющих в смерть.
Девочки Айрон. Сноу, Джозетт. Каждую можно было назвать Железной Девой[38]. Они были не просто сестрами, а звездами волейбольной команды своей неполной средней[39] школы, задушевными подругами, делившимися самыми сокровенными тайнами, и советчицами своих братьев. Они были близки с мамой и чурались отца. В бабушке они души не чаяли и могли часами вышивать с ней бисером. Сноу была высокой, чувствительной девочкой, которой было трудно сосредоточиться на учебе, а мальчиков она привлекала только как друг. Она ходила в восьмой класс. Джозетт обещала стать умницей, приходила в отчаяние из-за своего веса, но как магнитом притягивала еще неловких мальчиков, которыми интересовалась только как друзьями. Она училась в седьмом.
Ландро высадил дочерей в Хупдансе, где они собрались заняться шопингом, и поехал обратно, чтобы отвезти Отти на диализ. Девочки направились прямиком к аптеке, в которую вошли вместе с мгновенно залетевшим туда снежным вихрем. Продавщица с прилизанными рыжими крашеными волосами и очками на цепочке спросила, чем может помочь.
– Спасибо, ничем, – ответила Джозетт. – И следовать за нами, как на веревочке, тоже не обязательно. У нас есть деньги, и мы не собираемся воровать.
Женщина втянула подбородок в шею, отвернулась и пошла к кассе, сохраняя все ту же странную позу.
– Не нужно было этого говорить, – заметила Сноу.
– Возможно, я слишком привыкла обороняться, – сказала Джозетт с показным смирением.
При аптеке был сувенирный магазин, где продавали декоративные цветы и безделушки, которые совсем не нравились их матери. Но девочки их любили. Они пошли вдоль витрины, восхищаясь керамическими снежными малышами[40], блестящими пальмовыми листьями и камнями, на которых были вырезаны слова: «Мечтай. Люби. Живи».
– Почему не «Бросай»? – спросила Джозетт. – Как получилось, что у них нет камня с надписью «Бросай»?
– Кажется, тебе не хватает вдохновения, – заметила Сноу.
– Это не вдохновение, это слащавость.
– О-о-о! – Сноу лизнула палец и сделала знак в воздухе. – Слово из словаря.
Они вернулись в другую секцию. Там продавались скребки для лобового стекла и аварийные фонари, может быть, для их папы.
– В магазине бытовой техники выбор лучше, – заметила Джозетт. – Давай посмотрим духи для мамы.
– Нет, лосьон.
– Вот и купи его. А я возьму духи.
Все хорошие духи были заперты под стеклом прилавка, на котором лежали руки давешней очкастой леди.
– Черт, теперь нам придется иметь дело с ней, – с досадой проговорила Джозетт.
– А я ей не грубила, – сказала Сноу. – Так что и разговаривать мне.
Джозетт закатила глаза и надула щеки.
Сноу подошла к продавщице и улыбнулась.
– Как у вас дела? – произнесла Сноу жизнерадостным тоном. – Мы ищем по-настоящему хороший рождественский подарок для нашей матери. Наша мама особенная. – Сноу вздохнула. – Она так много работает! Что вы предложите?
Женщина оторвала осуждающий взгляд от Джозетт, согнувшейся над стеклянным прилавком, и ее руки запорхали среди сверкающих, как драгоценные камни, коробочек и флаконов, а потом остановились на пробнике духов «Жан Нате».
– Слишком просто, – заявила Джозетт.
Сноу указала на «Йован Маск».
– Это не запах мамы. В ее запахе больше… ну не знаю… чистоты, что ли.
– Может быть, «Чарли» или «Блю Джинс»?
– Пожалуй, слишком обычные.
Они задумались, рассматривая витрину.
– Я хочу подарить что-то особенное. У меня есть заработанные деньги, – объяснила продавщице Сноу. – Может, что-нибудь от дизайнера или кинозвезды?
Женщина указала на коробочку. «Белые бриллианты». От Элизабет Тейлор[41].
– Американский аромат номер один, – трепетно произнесла она.
– Кто такая Элизабет Тейлор? – спросила Джозетт.
– Да-а-а, «Клеопатра»[42]?
Они обе вспомнили обложку кассеты в видеопрокате.
– А кроме того, она дружила с Майклом Джексоном?
– Ах да. – Джозетт понюхала спрей. – Чудно. Мне нравится.
– Духи «Энжоли» в розовой коробочке, украшенной тисненым золотым цветком.
– Но запах у мамы не такой острый. Я имею в виду, она от природы хорошо пахнет.
– Он будет плохо сочетаться с отцовским одеколоном «Олд Спайс».
– А как насчет «Дикого Мускуса»?
– Может, «Песню Ветра»…
– Ими душится бабушка.
Женщина за прилавком достала элегантную коробку, спрятанную за другими. Она была бледно-розовато-лиловой, то есть какого-то дорогого неопределенного цвета. С черновато-серой полосой. Флакон как раз умещался в ее ладони, по нему шел узор из рельефных ромбов, стекло было изящно закручено. «О Саваж». Женщина распылила немного духов на матерчатую салфетку, взмахнула тканью перед их носами. Подождала. Аромат был свежий и сухой. Слегка лакричный. Может быть, с намеком на облако. Нотки свежераспиленного дерева? Сена. Какой-то особенной травы в особенном лесу. Ничего темного, ничего страстного. И что-то еще.
