Возле лодочного сарая стояла ещё одна амазонка. Армейский низ – камуфляж и берцы, на кожаном поясе две портупеи с пистолет-пулеметами узи. А вот верх был потрясающий – копна волос цвета вороньего крыла, под красным топиком, угадывались великолепные грудь. Макияж дополнял картину – девушка с обложки глянцевого журнала. Для себя я её назвал красоткой.

Красотка открыла дверь сарая, культуристка вошла первой, штангистка ввела меня следом. От увиденного у меня перехватило дух. Похоже, этот сарай использовался у амазонок в качестве храма. На постаменте статуя женщины распятой на кресте. Статуя была одета и задрапирована белыми невестиными одеждами и фатой. Перед статуей в кресле восседала седая морщинистая старуха в какой-то черной мантии и без головного убора. А по бокам стен стояло два десятка монашек, в замысловатых крылатых толи чепцах, толи шляпах. Тень от чепцов скрывала лица монашек. Правда, я отметил одну особенность, все монашки были в монашеских черных хламидах, но обуты в армейские ботинки.

Штангистка тычком поставила меня на колени перед старухой. Красотка и культуристка встали по бокам. Похоже эта троица, на вроде лейтенантов, на особом счету – одеваются, как хотят. Старуха долго меня разглядывала, потом что-то прошамкала беззубым ртом.

– Мать-игуменья спрашивает, сколько девственниц ты испортил за свою жизнь, – перевела мне культуристка.

Нихрена ж себе вопросик, я поперхнулся, стараясь за кашлем скрыть смех.

– Ни одной, такие аномалии в моей жизни не попадались, – сказал я, после того как прокашлялся.

– Он лжет! – гневно сверкая глазами, громко и внятно сказала старуха, наклонившись вперед и ткнув в мою сторону костлявым пальцем. Монашки вдоль стен возмущенно зашумели. Мне стало не до смеха. Похоже, я попал в лапы какого-то полувоенного, полумонашеского ордена непорочной девы, или может быть мертвой невесты девственницы. Оправдываться перед этой каргой смысла не имело. Она уже сказала свое слово, суд окончен. Надеюсь, смерть моя будет быстрой, а не долгой и мучительной. Яйца мои поджались. Это вас не спасет, сказал я мысленно своим яйцам.

Старуха подняла руку, шум утих. Потом старуха уселась поудобнее в кресле и с каменным выражением лица начала говорить. Похоже – это приговор. Из всего ею сказанного, я разобрал только несколько слов: «…испытание…,…одвергнуть……сиськи-масиськи»……«иначе»……«яйца». Монашки одобрительно зашумели. Мне понравились слова «испытание» и «иначе», я так понял, что у меня есть ещё мизерный шанс открутиться. Со словом «яйца» вроде тоже всё понятно. А вот слово «сиськи-масиськи» мне решительно не понравилось, неизвестность всегда пугает больше. Штангистка и гимнастка подхватив меня под мышки, поставили на ноги. Вывели из сарая и сопроводили к какому-то каменному строению. Я всю дорогу молчал, хрен его знает, как заводить разговор с девственницами, чем их можно заинтересовать, или соблазнить. Мне развязали руки и запихнули в сауну, приказали мыться. Две девственницы не стесняясь, стояли тут же и с интересом смотрели, как я раздеваюсь и моюсь. Я не экбиционист, но и стесняться девушек у меня, тоже нет причин. Хотят смотреть – пусть смотрят. Я пожалел только, что среди них не было красотки. После сауны выдали чистую одежду, накормили и сопроводили в карцер и даже выдали матрас подушку и простыни. Ну что ж, начало испытаний неплохое.

Ночью за мной пришли, на этот раз две монашки в куклусклановских капюшонах с прорезями для глаз. О господи, надеюсь, в этом ордене не практикуют сжигание на кострах.

Мне надели наручники, повязку на глаза и куда-то повели. Меня завели в комнату, сняли наручники и повязку. От удивления у меня отвисла челюсть. На широкой кровати в пеньюаре и размалёванная как проститутка сидела в эффектной позе культуристка. В руках она держала бокал вина и приветливо мне улыбалась. Похоже в этой секте теория и практика девственности, это две большие разницы. Ну, что ж, я не против подвергнуться такому испытанию.

К утру я несколько изменил свои взгляды на испытания. Культуристка творила в постели такое, что камасутра отдыхает! Сначала я переименовал культуристку в гимнастку, а к утру в акробатку. Надо отдать её должное, в перерывах она поила меня какими-то афродозиаками. Она не оставляла меня в покое до самого рассвета, пока в дверь не постучались. Выпытать у нее о своей судьбе и что такое «сиськи-масиськи», мне не удалось.

В обед акробатка пришла ко мне в камеру, принесла еду. Когда я попытался погладить рукой её попку, больно получил по руке, от боли я заскрежетал зубами. Вот же стерва, извращенка! Всю ночь использовала меня как сексуальный предмет, а днем изображает из себя недотрогу.

На вторую ночь я попал к штангистке. Вид комнаты меня серьезно напугал. Сама штангистка стояла в углу закутавшись в такой же, как у монашек балахон. Вокруг на стенах висели цепи в плетки. Когда дверь за монашками закрылась, штангистка сбросила накидку. На шее собачий ошейник с шипами, нижнее белье кожаное, всё в цепях и заклепках, в руках плетка. Садомазохистка! Нет, живым мне отсюда не выйти, с её-то руками – запорет насмерть.

Неожиданно штангистка упала на колени, протянула мне плетку и стала меня жалобно просить, мол, хозяин, накажи меня, я плохая девочка. Вот оно что, значит, это я должен был пороть её, унижать и насиловать. Ладно, что не сделаешь для свободы.

После первой экзекуции мазохистка потребовала, что бы я орал, мол, сучка драная, подстилка, ползи сюда, целуй мне ноги. Ну и дальше в том же духе. К утру от мазохистки я устал не меньше чем от акробатки. Кроме того, сказался недостаток опыта в садомазохизме. Уже под утро, ничего больше не придумав, я просто сел на неё сверху и сделал её массаж спины. Неожиданно, штангистка расплакалась. Она сграбастала меня в охапку как любимого медвежонка, отнесла на кроватку и там уснула счастливая. Я лежал в неудобной позе, не мог разжать её объятия. Из рук спящей штангистки меня выручили пришедшие монашки. Что такое «сиськи-масиськи», я расспросить не успел.

В обед штангистка принесла мне еду. Я повторил эксперимент с поглаживанием попки, хотя и сильно опасался её тяжёлой руки. Штангистка, воровато оглянувшись, подмигнула мне и послала воздушный поцелуй. Похоже, у меня наметился союзник на пути к свободе.

На третью ночь меня привели к красотке. На этот раз она была одета под школьницу из японских мультиков – кофточка с оборочками, короткая клетчатая юбочка, гольфики и бантики. Школьница кокетливо улыбалась. Правда, меня насторожил японский меч, висевший на ковре. Как только дверь за монашками закрылась, красотка сбросила кокетливую улыбку и зло уставилась на меня. Мне это не понравилось, я уселся в кресло подальше от неё и спросил, каким извращенным сексом она собирается со мной заниматься. Дело в том, что она мне действительно понравилась, и я её хотел.

Красотка сразу отрезала, что ни какого секса не будет, что она лесбиянка и мужиков на дух не переносит. Я могу отдыхать, набираться сил перед мне предстоящим. А она время от времени будет стонать и прыгать на кровати.

Я спросил, а зачем собственно надо прыгать по кровати. Она ответила, что мать-игуменья любит ночами проверять, как исполняется ритуал. Я спросил, что это за ритуал такой у весталок девственности. А как же, ответила она мне, это поиск «настоящего самца». Только «настоящие самцы» достойны, портить девственниц. Если я перетрахаю всех монашек, то меня с почестями отпустят и даже щедро наградят. Я сам понял, что значило слово матери-ведьмы «сиськи-масиськи» – это систематически.

Я развеселился, путь к свободе для меня оказался так легкодоступен, не зря же я после первого Чернобыльского взрыва носил свинцовые трусы.

Красотка грустно улыбнулась и сказала, мол, ещё ни один мужик не прошел ритуал. Последней в очереди будет сама мать-игуменья, ещё ни одного на неё не поднялся.

Вот же чертова ведьма, черная вдова, пусть остается девственницей. Надо бежать! Надо попытаться найти подход к одной из баб и смыться. Не упускать ни одного шанса, даже лесбиянку. Я поднялся и стал прыгать по кровати, кровать весело заскрипела. Ну что ты, давай стони, пригласил я красотку. Красотка, озорно сверкнув глазами, встала на кровать на четвереньки и стала самозабвенно изображать экстаз.