– Ладно вам, – сказал толстяк. – В общем, я хотел сказать, что мы все рады, что ты снова дома. А вот нам с Гришей скоро в путь.

– А куда? – Петр Васильевич живо повернулся к нему.

Но в эту минуту за столиком недалеко от них раздался взрыв молодого хохота, и ответа толстяка Алексей Петрович не расслышал. Разговор этот очень заинтересовал его. Он понял, что ему удалось услышать беседу богов – настоящих, прошедших через все испытания своей профессии межпланетников, причем как раз в такое время, когда это больше всего на свете занимало его. Молодежь приутихла, и он снова прислушался, неторопливо управляясь с борщом.

– Запасы огромные, практически неисчерпаемые, – оживленно говорил Михаил Иванович. – «Не счесть алмазов», так сказать. Уран, торий, даже, как предполагают, заурановые элементы. И все это буквально под ногами.

– Вот добраться туда будет трудновато, до этих запасов, – заметил Гриша. – Вообще, все планеты с атмосферами – гадость.

– Кроме Земли, конечно, – сказал Федор. – Да, трудно будет добраться до Голконды. А еще труднее…

– Еще труднее будет дотащить эти сокровища до дому. Не понимаю, – толстяк поскреб мизинцем недоуменно вздернутую бровь, – на что старик рассчитывает? Но у него есть что-то на уме, или за двадцать лет знакомства я ничего в нем не понял.

– Работа на будущее. А наше дело – вперед, к звездам. – И Гриша прочитал звонко:

Голконда… В старое доброе время мы не мечтали ни о каких таких сокровищах. Нужно было лететь и исследовать. Сколько открытий! Сколько новинок!

– Помните Каллисто? – спросил Петр Васильевич.

– Ого, помним ли мы Каллисто! – отозвался Гриша. – Аммиачный туман и всякая ползучая гадость. Мы привезли тогда полудохлого червяка длиной в три метра, и как же ликовали наши биологи! Но больше я туда, надеюсь, не вернусь. Каллисто… Зеленый мир, тьфу!

Толстяк улыбнулся и обратился к Федору:

– Поговаривают, что скоро снова направляют туда экспедицию. Полетишь?

– Нет уж, дудки. Разве что опять с Гладковым.

– А если бы с Краюхиным?

Алексей Петрович отложил ложку и замер.

– Или с Краюхиным. Старый диктатор как никто знает свое дело. Но ведь ему запрещено летать в опасные рейсы. А так – пожалуйста!

Все почему-то рассмеялись.

– Помнишь, десять… нет, одиннадцать лет тому назад?

Федор поднял руку к лохматой макушке, и все рассмеялись еще громче.

– Ну и что же, с кем не бывает, – сказал Михаил Иванович, вытирая ладонью глаза. – Но ты, я вижу, не забыл всемилостивейшей оплеухи!

– Еще бы! – проворчал тот. – Ручка у него тяжелая. Как влепил, искры из глаз, сразу в чувство привел.

– Кстати, о Краюхине, – заговорил Петр Васильевич. – Ведь это, конечно, его инициатива насчет «Хиуса»?

– Разумеется. – Гриша поднял указательный палец, выпучил глаза и глухим голосом, имитируя кого-то (Алексей Петрович сразу понял – кого) пробубнил: – «Все сокровища вашей Урановой Голконды останутся там, где они есть, пока мы не научимся пользоваться фотонными двигателями». И еще: «Мощное, удобное в управлении устройство с практически неограниченным запасом хода – вот что нам нужно. Так. И пока единственный путь получить такое устройство – это взяться за «Хиус». Так».

– Так! – хором сказали все и снова засмеялись.

– И когда он войдет в строй, этот «Хиус»? – спросил Петр Васильевич.

– Уже вошел, – сказал толстяк. – Собственно, это уже второй. А первый сгорел при испытаниях.

– Жертвы?

– Ты, наверное, не знаешь. Петросян, из молодых. Хороший пилот, умница.

– А мне почему-то кажется, что наши старые ракеты еще послужат, – сказал Петр Васильевич, помолчав. – Я, конечно, плохо знаком с фотонными двигателями, но…

– Нет, Петр Васильевич, – раздался вдруг звучный веселый голос. – Время старых ракет проходит!

Алексей Петрович поднял глаза, поперхнулся и закашлялся: у столика старых межпланетников стоял тот самый «пижон», с которым он разговаривал у лифта. Только теперь на его крупном красивом лице не было и тени пренебрежительного и брезгливого выражения, так покоробившего час назад Алексея Петровича. Напротив, оно светилось радостью, широкая улыбка открывала блестящие ровные зубы, глаза весело сверкали.

– Сашка, черт! – воскликнул Петр Васильевич, вскакивая с места. – Здравствуй, геолог несчастный!

Он расцеловался с «пижоном». Официантка, тоже радостно улыбаясь, придвинула к столику еще один стул, и «пижон», пожав руки остальным, уселся.

– Как рейс, Петя? – спросил он.

– Все хорошо… у нас, конечно. А Гершензон погиб со своими ребятами.

– Слыхал. Слыхал. Жалко Мишу. Да и других жалко.

Он помолчал, следя, как толстяк наливает вино в подставленный перед ним стакан.

– Я все боялся, что Воронину взбредет в голову тоже сесть.

Тогда бы и вам пришлось туго. На наших нынешних гробах садиться где попало еще нельзя. И неизвестно, будет ли когда-нибудь можно. Ну, когда ваш доклад?

– Послезавтра, – сказал Петр Васильевич. – Отчитаемся, попируем и – в отпуск. Домой, брат! – Он радостно засмеялся и хлопнул «пижона» по плечу. – Придешь на доклад?

– Нет, Петенька, рад бы, да не могу.

– Почему?

– Да ведь он тоже с нами на Голконду, – сказал толстяк. Старая компания.

«Пижон» комически развел руками и подмигнул.

– Вот оно что! – протянул Петр Васильевич. – Теперь я понимаю. На «Хиус», значит, выпросились?

– Выпросились, Петя. Так что на ближайший год сидим с тобой за одним столом в последний раз.

– Хорошо, если только на ближайший, – задумчиво проговорил Федя. – Голконда – это не шутка, как я слыхал. Да и «Хиус» – новое дело.

– Не каркай, Федя, – сердито огрызнулся толстяк. – Не дурачки летят, небось не сорвемся.

«Пижон» с улыбкой смотрел на них, потом вздохнул и сказал:

– Совсем как в старину. Все сидим за одним столом. Не часто так бывает.

– Да и то далеко не все.

– Из нашего выпуска – почти все, – возразил толстяк. – Не хватает только Махова, он начальником на «Циолковском» с января. А остальные – живые, конечно – все.

– Так ты домой после отчета? – обратился «пижон» к Петру Васильевичу.

– Домой, Сашка. Годичный отпуск, месяц в санатории…

– На север, конечно?

– Разумеется. Все, кто ходит во внутренние рейсы, проводят санаторный период в Карелии. А затем к себе в Новосибирск, огородик разводить.

Гриша презрительно фыркнул.

– Так тебе и поверили. «Огородик»! Обложится книгами и будет изобретать в пику Краюхину, вот увидите!

Бифштекс остывал. Алексей Петрович с изумлением и почтением присматривался к этим людям, так просто и бесхитростно, словно о загородной прогулке, разговаривающих о необыкновенных вещах, о которых можно прочесть разве что в книгах. Но не это было самым удивительным. Их манера обращения друг с другом, каждая фраза, каждый взгляд, которыми они обменивались, выдавали странную и нежную привязанность, не совсем подобающую, по мнению Алексея Петровича, мужчинам их возраста и положения. Он даже забыл про грубость «пижона» Саши, невольно поддавшись обаянию ласковой теплоты, которая светилась в его глазах, обращенных на Петра Васильевича. Все они – и Гриша, обнявший «пижона» за плечи, и толстяк, хлопотливо подливающий вино, и молчаливый Федор, и Петр Васильевич с его добрым усталым лицом, – все они, обменивающиеся дружескими шутками и любовными взглядами, словно не было ада у одних за спиной, у других – в недалеком будущем, – страшно нравились Алексею Петровичу, и он невольно подумал, удастся ли и ему стать таким же, как они? Между тем разговор продолжался.

– Ты пилот, Петруша, – говорил «пижон», – и, конечно, понимаешь в машинах больше, чем я. Но я считаю, что при нынешних средствах нам оставаться нельзя. Они чудовищно стесняют нас…