Глава 1
1.
Никодимов проснулся от крика, который не прозвучал, должен был, но… Что-то пошло не так, перекосилось; и ближний мир, напрягшийся в ожидании вопля, медленно расслаблялся, вздрагивая от того, что не произошло, не случилось, а только готовилось.
Человек встал с постели, мокрый от пота, и в раздражении стянул влажную майку. Сердце трепыхалось в горле от ужаса не услышанного, не пережитого, отложенного на неопределенное время. Сознание застряло между сном и явью, возможностью и потерей чего-то, могущего изменить реальность. Он подошел к приоткрытому окну, из которого несло влагой и пустотой, заглянул вниз с седьмого этажа. Порожние холодные улицы, расчерченные сине-фиолетовыми линиями сливающихся неоновых фонарей, мигающие желтым светофоры на перекрестках. Не случилось выбора, добавилось неопределенности и трепета. Никодимов плюнул в уличную расщелину, вернее, попытался это сделать, и густая ночная слизь, смешанная с кровью, стекла на подбородок, разозлив еще больше.
Мужчина отвернулся от незнакомого вида города и, ощутив стылый линолеум, встал на носочки и засеменил в ванную. Прополоскал рот, не включая электричество, попробовал посмотреть на себя в зеркало – не увидел ничего, кроме неприятного силуэта, выругался и вернулся к дивану – упал на ледяную простынь. Закутался мягким одеялом в клеточку и подумал, что от такого кошмара не уснет, будет ворочаться и страдать. И провалился в новый сон.
А ночь неспешно отступала, возбуждая сломленных людей.
2.
Прекрасное чувство – ходить в туалет самому. И думать собственной головой, а не лекарствами, которыми пичкали его организм. Мазик прикладывал неимоверные усилия сохранить ясность сознания, отгоняя баранами и считалками образы, возникающие в воспаленном мозгу, думая о море, солнце, пытаясь не утонуть в переживаниях, рожденных личной жутью. Нужно было что-нибудь сделать с этим. Но идеи в ударенную судьбой голову могли прийти только ошибочные и не популярные для окружающих. И самым изумительным разочарованием сваливалась на него услышанная в каком-то популярном детективном сериале, несущемся не в первый раз по просторам телевизионной отчизны, фраза главного героя, ехидно обращенная к его очередному легкому дыханию: «Ты пытаешься вылечить галлюцинацию иллюзиями…»
В последний раз он был у матери сразу после общегородского торжества, на котором всем миром отмечали день рождения мэра. Распахнутые деревянные ворота, отсутствие вахтера, засохшие букеты цветов вдоль ущербной дорожки к главному входу, посредине лужайки дурно пахнущее отверстие от бывшего, но удачно – на деньги депутата Государственной думы – снесенного деревянного сортира. И монотонное стрекотание неизвестных насекомых, спрятавшихся в кустиках пересохшей и пожелтевшей от жара травы.
Мать не узнала его, сидела в серой больничной одежке, глубокомысленно всматриваясь в беззвучный голубой экран с хорошими сыщиками и плохими джентльменами, свидетельствуя происходящему в нем, безостановочно долбясь правым кулаком в невидимую стену.
Он окликнул ее. Она не отозвалась, покачиваясь маятником в такт жестам посылающего стране беззвучные слова и многозначительные выразительные паузы. Он подумал: «Чего я должен бояться, так это своего желания поверить им. Это же естественно и так просто: взять – и поверить, и, наверное, свалится, как перина, сберегаемая забывшей времена бабушкой, облегчение. Почти счастье…»
– Мы не хотели тревожить вас, – сказал суровый специальный доктор, снимая внушительные очки с натруженной переносицы, – но долго наблюдали за вами. Вы нас не видели, возможно, потому что вы такой большой, а мы такие маленькие, но мы наблюдали.
Он вдруг обнаружил, что боль второстепенна. Голова гудела вонючим танковым движком, но его больше заботило похрустывание и покрякивание желудка и клубы сизого воздуха, вырывавшиеся из ноздрей. И только отвращение к процессу нового проявления сквозняка на затылке заставляло его разговаривать с этим бесполезным человеком, пытавшимся его в чем-то переубедить.
– Вероятно, это можно назвать атавизмом, – солидно и достойно пробурчал белый халат, всматриваясь в толстую потрепанную бумажную пачку из сшитых нитками школьных тетрадей.
– Со временем, – очкарик поднял на него лицо, испачканное пегой редкой бородой, – я надеюсь написать об этом статью. В научный журнал.
– Международный, – почти испуганно добавил врач, опасаясь, что иной другой не послужит веским оправданием его едкой любознательности к чужим неприятностям.
Мазик точно ответил. И даже услышал свою речь со стороны:
– Я знаю: вы делаете лишь то, во что верите.
Он осознал, что страх создал внутри него две новые личности, скорее всего, все-таки две, а не три или четыре, хотя никто – и он тоже – не мог знать это в точности. Эти двое очень настойчиво пытались навязать ему свое, далекое от реальности мнение в части дальнейшего развития событий.
Он осознал, что страх создал внутри него две новые личности, скорее всего, все-таки две, а не три или четыре, хотя никто – и он тоже – не мог знать это в точности. Эти двое очень настойчиво пытались навязать ему свое, далекое от реальности мнение в части дальнейшего развития событий.
3.
В буром предутреннем небосводе отражались огни города, закрываемые проплешинами облаков в виде светлых блюдечек, вяло передвигавшихся от одного края горизонта к другому. Мигали разноцветные лампочки иллюминации на лживом лозунге, утверждавшем, что населенный пункт – герой воинской славы. Ведущему ночного шоу, скорее всего, от усталости и скукоты, вдруг взбрендило почитать какой-то полуночной слушательнице радио стихи, и его заело на, видимо, единственной оставшейся в памяти строчке: «Ветер, ветер на всем белом свете…» И шоумен тупо, вновь и вновь повторял эти слова, не находя памяти продолжить или сил заткнуться.
Сержант на переднем сиденье лязгнул застежкой ремня, перекладывая автомат с затекшего колена на другое.
– Тише ты, – недовольно глянул водитель, – пристрелишь ненароком.
– Не-а, – устало потянул полицейский, – на предохранителе.
– Раз в год и кочерга стреляет, – лениво пробормотал сзади крепыш в черном плотном бронежилете и оранжевом берете, на подкладке которого была пришита уже засаленная красная бирка с фамилией, именем, отчеством, и попросил, заглядываясь на разноцветье огней местного развлекательного комплекса «Вегас» за стеклом: – Заверни на заправку, пожевать что-нибудь купим.
Кургузое серое «рено» патрульно-постовой службы замигало правым поворотником и, снижая скорость, вывернуло на АЗС.
Водитель побежал в магазинчик платить за бензин и за покупками, а патрульные вышли разомнуться, подышать свежим, уже утренним, воздухом. Смена заканчивалась, они устали и завидовали тем, кто пил, отплясывал и кадрил женщин совсем неподалеку отсюда, в знаменитом «Вегасе», им даже казалось, что они чувствуют запахи жареного мяса и дорогого спиртного.
Бабахнул фейерверк, в светлеющем небе распустились фиолетовые и розовые шарики.
– А если ракета в банку с бензином попадет? – удивился вернувшийся водитель, протягивая коллегам упакованные в пленку бутерброды с холодным, заплывшим жиром мясом. – Кто им разрешает стрелять так близко от пожароопасного объекта?
– Да… – начал отвечать омоновец, праздничные залпы резко прекратились, и полицейские услышали тонкий, иглистый женский визг.
– Накаркал, – раздраженно бросил автоматчик и нерешительно повернулся: – Поедем? Пустят?
– Не поедем – вычислят и спросят, почему не поехали, – поморщился крепыш.
– Давайте до ворот доберемся, – пожал плечами водитель, – заезжать не будем, спросим у местной охраны, если глупости какие, сразу на базу, а если нет, то по ситуации.
– Я задолбался, – зашипел от злости сержант, и они не спеша побрели к машине.
Не торопясь, заправили «рено», плавно развернулись и тихо двинулись к расфуфыренному вертепу.
Шлагбаум контрольно-пропускного пункта был опущен, перекрывая въезд на территорию ночного клуба. Водитель-полицейский посигналил, но никто не отреагировал, и он свернул на обочину и остановился. Сержант и омоновец вышли из машины, перекинули заученно автоматы на грудь и вяло зашагали к автостоянке, возле которой собралась группа людей в яркой праздничной одежде, разбавленная серыми пятнами униформы охранников.
