Оба праздника были тщательно подготовлены специальными комитетами, состоявшими из именитых коллег. Заранее организованные сборы средств по подписке[32] позволили не только устроить торжественные обеды и поднести юбилярам ценные подарки, но и заказать на Санкт-Петербургском монетном дворе памятные медали[33]. В обоих случаях чествование происходило по одному сценарию: утром представители комитета посещали юбиляра на квартире, поздравляли его, в том числе от имени различных ученых обществ, и приглашали прибыть на банкет, устроенный в его честь. Тогда же юбиляру вручались высочайше пожалованные награды[34]. Спустя несколько часов празднование продолжалось многолюдным торжественным обедом с музыкой, речами и обязательным исполнением государственного гимна после тоста в честь государя. При этом подносились медаль и подарок – серебряная ваза с памятной надписью; виновник торжества произносил ответную речь. Банкет завершался тостом за процветание врачебной корпорации.
Юбилейные праздники как любопытная культурная новинка привлекли к себе повышенное общественное внимание. О первом таком событии – юбилее «ученой и полезной службы» Загорского – поведал своим читателям не только специализированный медицинский еженедельник, но и «Библиотека для чтения» – недавно начавший выходить журнал нового, энциклопедического типа. Подробное описание чествования доктора Рюля поместила, опережая «Друга здравия», «Северная пчела»[35], популярнейшая газета эпохи.
Традиция публичного празднования профессиональных юбилеев не случайно проникла в Россию через врачебное сообщество. Таинственная сложность медицинской профессии, пограничной между ремеслом и искусством, и представление о ее высокой значимости еще со времен Средневековья способствовали формированию у врачей отчетливого самосознания, основанного на принадлежности к особой корпорации. Вместе с профессиональной культурой, включавшей понятие о репутации и уважение к заслугам коллег, это самосознание было усвоено и русскими медиками: среди них многие получили образование в европейских университетах или являлись учениками иностранных профессоров, преподававших в России[36].
Среди всех профессиональных групп, существовавших на тот момент в русском обществе, включая военных, инженеров, художников и проч., врачи наиболее живо и полно ощущали себя как корпорацию; громкий резонанс «докторских» юбилеев способствовал тому, что идею быстро подхватили другие профессиональные сообщества.
Вслед за врачами на этот путь вступили литераторы. Формирование самосознания литературного сообщества в России еще ожидает своего исследователя[37], но несомненно, что крыловский юбилей стал для этого процесса важнейшей вехой.
3
К середине 1820-х гг. в русском литературном быту возникло такое явление, как литературный обед[38]. От частного дружеского застолья его отличала фигура организатора – человека, который мог собрать под одной крышей максимально широкий круг литераторов вне зависимости от их отношений друг с другом. Такие обеды предполагали немалое число участников и превращались в своего рода «перемирия» между представителями разных литературных лагерей. Первый подобный обед был дан авторам альманаха «Полярная звезда» его издателями А.А. Бестужевым и К.Ф. Рылеевым 20 января 1824 г.[39] На нем присутствовали «все почти литераторы», в том числе Крылов[40]. «Вид был прелюбезный, – сообщал Бестужев П.А. Вяземскому 28 января, – многие враги сидели мирно об руку, и литературная ненависть не мешалась в личную»[41]. Действительно, «Полярная звезда» сумела объединить под своей обложкой едва ли не всех известных писателей, от Грибоедова и Пушкина до Шаховского и Булгарина, и это сделало обед 20 января событием общелитературного масштаба.
В середине мая 1826 г. Н.И. Греч устроил у себя на квартире обед в честь прибывшего в Петербург французского литератора Ф. Ансело. Краткое описание этого события культурной жизни столицы 20 мая появилось в «Северной пчеле», соиздателем которой был Греч; позднее сам герой торжества посвятил этому обеду письмо VIII своей книги «Шесть месяцев в России»[42]. Ансело, в отличие от многих рядовых иностранных путешественников, обладал особым статусом. Он занимал должность библиотекаря короля Людовика XVIII и в Петербург прибыл в качестве секретаря чрезвычайного посла Франции маршала О.-Ф. Мармона, направлявшегося на коронацию Николая I, что придавало ему самому в глазах русских литераторов значение едва ли не полномочного посла французской культуры в России. Соответственно, особую значимость приобретал и приветственный обед в его честь.
Помимо Греча и его друга и компаньона Булгарина в этом обеде приняли участие литераторы и любители литературы (как русские, так и французы) – всего около тридцати человек: «поэты, ученые и грамматисты», в том числе Крылов (его Ансело в своем описании обеда упоминает первым), Лобанов, А.Е. Измайлов, О.М. Сомов, художник-медальер Ф.П. Толстой. В качестве оммажа гостю был поднят тост «за процветание французской литературы, старшей сестры русской словесности, и за здравие представителя ее на берегах Невы господина Ансело»[43]; в заключение он сам прочел для присутствующих фрагменты своей новой комедии. Между тем русской литературе на этом обеде также было уделено существенное внимание. Это сказалось уже в традиционном первом тосте в честь государя, «который, облагодетельствовав Карамзина, почтив вниманием своим Крылова, Жуковского, ободрил, почтил и оживил русскую словесность»[44]. По-видимому, провозглашались и тосты за отдельных русских литераторов, из которых Ансело запомнился один – за здоровье отсутствующего Жуковского, который тогда путешествовал за границей.
Обед в честь Ансело пришелся на время, чрезвычайно насыщенное драматическими событиями: вследствие участия многих литераторов в заговоре и восстании декабристов политическая репутация русской словесности оказалась тогда под вопросом[45]. В столь нервной атмосфере милости, оказанные Карамзину, Крылову и Жуковскому, несомненно, интерпретировались как знак того, что монарший гнев поразит только виновных и минует литературное сообщество в целом.
Страх, порожденный этой ситуацией, в последующие годы постепенно рассеивался и к началу 1830-х гг. уступил место иному умонастроению. В европейском контексте русская литература перестает считать себя «младшей сестрой» и всерьез претендует на равенство с другими литературами. Внутри страны русские литераторы отчетливо осознают свое цеховое единство и особую миссию.
В этом отношении показателен следующий большой литературный обед. Он был устроен 19 февраля 1832 г. издателем А.Ф. Смирдиным в связи с переездом его книжной лавки и библиотеки в новое роскошное помещение на Невском проспекте, в доме Петропавловской лютеранской церкви. Там, в будущем читальном зале, собрались писатели, журналисты, художники-иллюстраторы и цензоры – всего более пятидесяти человек. Почетное место за столом было отведено Крылову как признанному дуайену литературного цеха.
Несмотря на, казалось бы, частный характер этого праздника, он удостоился описаний в столичных газетах. «Небывалое на Руси пиршество» – так определил новоселье Смирдина безымянный автор «Русского инвалида» (по-видимому, А.Ф. Воейков)[46]. «Единственное и первое в России празднество»; «веселость, откровенность, остроумие и какое-то безусловное братство одушевляли сие торжество», – вторил ему Н.И. Греч, сам принимавший деятельное участие в организации этого праздника[47]. «Первый не только в Петербурге, но и в России по полному (почти) числу писателей пир и, следовательно, отменно любопытный; тут соединились в одной зале и обиженные и обидчики, тут были даже ложные доносчики и лазутчики», – записал другой участник обеда, М.Е. Лобанов[48].
