Коновалов стоит и с презрением смотрит на Черненко и президиум. Кругом поразительная тишина.
- Но, но, но, - прерывает тишину начальник заставы. - О чем говорите боец Коновалов. В ваших товарищей стреляли, они подвергались опасности, а вы здесь пытаетесь утверждать, что боя не было. Ваша агитация уже мне поперек горла. Я ставлю вопрос так. До коле мы будем терпеть недисциплинированных и разболтанных бойцов пограничников. И этот вопрос я выношу перед вами, мои боевые товарищи.
И тут поднялся казак Нечувайло, присланный ОГПУ в отряд за неуемную жестокость над заключенными в лагерях.
- Я тут хочу сказать. Говно, ежели на земле, всегда воняет и чтоб не воняло его надо закопать. Коновал и его дружок Петров все время мутят здесь воду. Подумаешь... грамотные очень. А я вот, пулю чуть не получил, от этих вот, которых Коновал выгораживает. Во, смотрите.
Нечувайло оттопыривает пальцами галифе и все видят сквозную дырку.
- Вот я и говорю, - продолжает лихой казак. - Не должен он быть в нашем отряде и наше отделение просит убрать его с погранзаставы. А что касается Кучера, извиняюсь, бойца Черненко, то он во, мужик. Так их сволочей и надо...
И тут началось. Все стали орать на Лешку, рикошетом матюги понеслись и в мою сторону.
- Стоп, - орет Комаров. - Все ясно. Вот что значит политическое сознание масс. По поводу вас, Коновалов, я приму решение, а как в отношении бойца Черненко?
- Принять, - заревела основная масса отряда.
- Хорошо. Товарищ Черненко поздравляем с принятие в кандидаты нашей партии. Да здравствует наша Советская Власть. Да здравствует великий Сталин.
Все заорали, вскочили и... собрание закончилось.
Через день на заставу приехал уполномоченный ОГПУ. В канцелярию вызвали Коновалова и в течении трех часов допрашивали там. Лешка вышел бледный как смерть.
- Тебя вызывают.
- Меня?
- Тебя.
- Как там?
- Погано.
Уполномоченный сидел за столом начальника.
- Садитесь, Петров, - кивнул он мне на стул. - У меня мало времени, поэтому расскажите мне все...
Он молчит, молчу и я.
- Ты что, глухой? Я прошу рассказать все о том, как вы здесь с Коноваловым проводили контр революционную деятельность...
- Чего то я не помню такого.
- За что избил Черненко?
- По приказу командира отряда.
- Врешь. Ты его ненавидишь, а самое поганое, что вот и своего командира к этому делу притянул.
- Мне перед всем отрядом командир приказал, - упрямо тяну я.
- Коммунист Черненко показал, что ты даже на занятиях с бойцами отряда пренебрежительно отзывались о коллективизации и деятельности нашей партии.
- Значит я его плохо учил, что даже здесь он ничего не понял.
- Что это значит?
- Черненко безграмотный как... индюк. Хоть я и натаскивал его основам русского языка, но при его склонности путать падежи, любой следователь может понять черт знает что.
- Ты не умничай, ишь падежи вспомнил, мало того, здесь передо мной уже вываляли в грязи двух самых лучших людей заставы. Ты сам мразь, пошел вон.
Лешка в этот же день уехал с уполномоченным в центр.
Кучер головокружительно ползет вверх по служебной лесенке. Будучи кандидатом в члены партии, он уже становиться парторгом заставы. Ему выделили домик и здесь закипела "жизнь". Костя готовился. Готовился к собраниям, докладам, отчетам. Его дикая трудоспособность позволила изменить не только речь, но и сделала системность в докладах и выступлениях. Теперь он шпарил цитатами на любой вопрос. Я даже представлял его этаким монстром с изумительной памятью, голова которого набитом нескончаемыми цитатами и изречениями из великих, мелких вождей и передовиц газет.
Черненко заметили. Его отчеты посланные на "верх", получали благосклонные оценки.
А мы по прежнему воюем против диких племен, откочевок и еще...
В этот день нас подняли по тревоге и мы помчались в чуджинское предгорье, устраивать очередную засаду.
Лошадей увели за небольшую возвышенность и мы залегли на горячей каменистой земле. Прошел час, я даже задремал от этой звенящей тишины. Вдруг раздался шум, скрип телег, шарканье ног, цокот копыт и разговор. Высовываюсь из-за камня и по национальным костюмам определил, что идут дунгане. Грязные, оборванные, в основном пешком, мало у кого есть тощая лошаденка, которая тащит телегу со скудным скарбом и больными детьми, дунганская беднота удирала за границу, спасаясь от голода, устроенного Голощекиным в Казахстане. На дорогу вышел начальник заставы.
- Эй, стой, - закричал он первым оборванцам.
Вал людей накатился на Комарова и послушно затих. Сзади прибывали все новые и новые мужчины, женщины и дети, они подходили и обречено замерли.
- Дунгане, - начал Комаров, - вы подданные Советской республики и как ее граждане должны жить с порядками и законами нашей страны. Дальше граница и она должна быть закрыта для всех, кто не имеет права ее переходить. Давайте решим миром. Отправляйтесь обратно, там на новых местах вы будете строить новую жизнь...
- Пропусти, начальник, - вразнобой на исковерканном русском, заныла и заголосила толпа. - Сзади голодно, холод, дети умирают, мы умираем.
- Нет, не пропущу. Отправляйтесь назад.
Нищие дунгане обречено застыли и никто не пошевелился.
- Если сейчас не уйдете, я прикажу стрелять...
Но никто не шелохнулся. По прежнему мертвая тишина.
- Хрен с вами, подыхайте.
Начальник отошел за цепь.
- Внимание. Огонь.
Загрохотали выстрелы и исправно заработал пулемет новоявленного парторга заставы. Я поразился как умирали эти люди. Они стояли под расстрелом, неподвижные и молчаливые. Никто не побежал назад, не упал на землю, не спрятался за камнями и повозками, ни дети, ни взрослые, даже лошаденки, не дернувшись приняли свою смерть. А пулемет все работал и работал...
Я вскочил.
- Ребята, опомнитесь, - попытался повернуться лицом к цепи и тут же что то ударило меня в бок.
Мне показалось, что дьявольски улыбнулся казак Нечувайло, переведя ствол винтовки в другую сторону. Перед глазами стало все меркнуть и я повалился к земле.
Фельдшер на заставе, только оказал первую помощь, заткнув рану ватой и перемотав желтыми бинтами живот, он отказавшись вытаскивать пулю.
- Тебя, голуба душа, нужно отправлять в центральную больницу, я здесь бессилен что либо делать.
- Что то серьезно?
Фельдшер мнется.
- Черт знает, что там эта подлая пуля сделала, сидит где то внутри, вообще то ранение в живот неприятная штука.
Надо мной склонился Комаров.
- Как себя чувствуете, Петров?
- Хреново.
- Мне уже фельдшер все сказал, я тебя отправлю в Джаркентскую больницу.
- Хорошо.
- В сопровождающие дам Черненко. Его в центр переводят на партийную работу. Так что прощевай.
Больше никто из отряда со мной не простился.
Нудно скрипит фура. Черненко идет рядом и правит лошадьми, он как всегда, в своих знаменитых обмотках и маузером на животе.
- Кучер, зачем ты так дунган...? - спрашиваю я его.
- Я те... не Кучер. Ты эту кличку... брось. А бандитов надо уничтожать.
- Это же шла беднота, мы же за нее отдавали жизнь в борьбе с белыми и польскими панами.
- Мы... за коммунизм. Те кто не хочет его строить, должны быть сметены. Классовая борьба... не утихает в нашем обществе и нам нужно всегда быть бдительными...
Боже, что он несет. Одни передовицы из газет. А Кучера действительно несло...
- Вот например, ты, потерял бдительность, доверился прокравшемуся в наши ряды шпиону. Враг не дремлет... Троцкистско, бухаринские...
Это он про кого? Про Лешку? Что же они гады с ним сделали?
- Ты про Коновалова? - прерываю я его.
- Да. Он осужден, признался во всем...
- Откуда ты знаешь?
Жутко заныл живот. Где глухо пролетали слова Кучера.
- Партия все должна знать. Только партия ведет массы...
