Другие считали, что профессора Ли просто подставили, чтоб сорвать надвигающиеся выборы президента, где на второй срок хотели оставить Ван Миня. Оба они были индокитайцами и даже оказались отдаленно знакомы, что сразу породило волну самых разнообразных слухов. Миновав несложную, скорее фиктивную блокировку Академии, мы с Джерри читали все, что могли найти, в душе посмеиваясь над некоторыми теориями - мы-то знали правду из первых рук.

Ронг написала ещё несколько писем, один раз даже поделившись парой фоток с нового места жительства - Ганимеда, спутника Юпитера. Там, в гигантском метиоритном кратере, на ледяной поверхности спутника обосновалась одна из старейших колоний Содружества - Мемфис. Далёкий от тесной внутренней части Солнечной системы, спокойный и провинциальный, Ганимед был действительно отличным местом, чтоб спрятать дочку так печально прославившегося человека.

Джерри почти перестал вздыхать по Ронг, временно решив взять паузу в своих моральных страданиях. Видно, ему хватало заново начавшихся ежедневных скучаний по Ма и Па. Он больше не плакал в подушку ночами, но говорить о родителях при любом удобном случае не переставал.

Отчасти я его понимал и сам вспоминал Ма и Па только с теплом. Тогда, в конце августа, мы вернулись из Нью-Кэпа домой к полуночи, оба избитые, еле вытащив заснувшего пьяненького Па из машины.

А Ма совсем не стала ругаться. Я думал, она начнет кричать или падать в обморок, но она просто молча растолкала Па до относительной адекватности и быстро увела его спать на диван в гостиной, потом вернулась к нам и осмотрела “боевые ранения”. Убедившись, что мы уже сами все обработали, она налила две кружки травяного успокоительного чаю и настойчиво посоветовала сходить в душ перед сном, а одежду отправить в бак для стирки. А после просто ушла в свою комнату, пожелав обоим спокойной ночи.

Зато утром нас ждал полный разнос. Ма не кричала, но ее голос ввинчивался в мозг раскаленной иголкой. Я даже не мог на нее злиться, просто стоял, разглядывая пол перед собой, и ощущал себя полным идиотом, пока она тихо рассказывала о всех своих переживаниях. О том, как думала, что с нами могло случиться, как как нехорошо дать обещание вернуться к определенному сроку и не сдержать его, даже не предупредив. Как глупо и самонадеянно ввязываться в драки, где не можешь победить или обойтись малой кровью. Отдельно она пропесочила Па, который напился, по ее словам “как в тот самый раз, пятнадцать лет назад”. При упоминании этого раза Па так покраснел, что даже под бородой и с его цветом кожи все было заметно.

После нотаций и наших дружных извинений, Ма вздохнула спокойней и отправила всех на завтрак. После него мы занялись сбором сумок, а вечером Па многозначительно поманил меня пальцем и спросил тихо, чтоб никто больше не услышал:

- Кажется, придется сегодня поговорить по душам с Ма и Джерри, рассказать им все, как есть. Если хочешь, можешь присутствовать, но краткую историю моей жизни ты уже слышал…

- Пожалуй, побуду в своей комнате, - прохладно откликнулся я. - Вряд ли вы скажете что-то принципиально новое, а мешать семейным сценам мне неохота.

- Спасибо, - сказал Па, похлопав меня по здоровому плечу. - Ты хороший парень, Джейк. На следующие каникулы приезжай снова, будем очень рады тебя видеть.

Как и обещал, я закрылся в комнате, когда после ужина Па попросил Ма и Джерри остаться за столом. Выключив свет, я сел на пол перед окном, глядя на закатное небо среди ажурных высоток.

Нью-Йорк, показавшийся в прошлом году мне слишком пластиковым, хрупким и ненастоящим, теперь тоже выглядел вполне уютным. Видимо, всё-таки нет никакой разницы, где ты находишься, если рядом с тобой есть люди, которым ты не безразличен.

***

Человек В Ботинках не выходил у меня из головы. Весь первый триместр второго курса пролетел мимо, словно фон для моей основной тревоги — тот, кто пытался убить меня на прошлую Пасху, продолжал учиться рядом со мной.

Выжидая? Или изменив планы?

Я сильно сдал в учебе, растеряв остатки рейтинга и опустившись на последнее место на курсе. Будто кроме того проблем было мало — к зиме начали лезть все неприятности моих гребанных двенадцати лет: голос вдруг начал ломаться в самые неподходящие моменты, новая форма стала коротка, а периодические тренировки на выносливость начали казаться сущим адом.

Дураком я не был, что происходило с организмом понимал, но злость на самого себя от этого меньше не становилась. Особенно бесило то, что Джерри, кажется, все эти проблемы пока не коснулись. Он оставался самым мелким у нас на курсе, но чем больше становилась разница в нашем росте, тем дальше я отставал от него даже в дурацкой физкультуре.

Благодаря симуляции, вызываемой эластичными лентами физкультурного костюма, вместе с обманывающей мозг картинкой, на уроках у меня было две почти настоящие руки. Все имеющиеся мышцы задействовались одинаково — потому я рос, но не становился на один бок кривым, пусть даже в обычной жизни почти не использовал свой обрубок.

Ощущая неправильным жаловаться Джерри, у которого не наблюдалось проблем ни с учебой, ни с переходным возрастом, ни с хитрыми убийцами за спиной, я все же не мог держать все в себе и вечерами засиживался у Меган. Она угощала горьким кофе, который я стоически пил без молока и сахара, а потом долго рассказыавла мне про их с братцем детство, про жизнь на Эвридике, про работу у Саши Кузнецова. Я, в свою очередь, вываливал на нее все свои проблемы без разбора.

С Меган удавалось обсудить что угодно — она не считала пустяками ни мой ломающийся с возрастом голос, ни провалы в учебе, ни размышления о военных заговорах и тайных планах вокруг. Ко всему, что я говорил, она сразу относилась серьезно, не просто безразлично слушая, не давая советы «с высоты опыта и возраста», а пытаясь разобраться во всем вместе со мной.

В такие моменты я думал, что некоторые люди врут окружающим, что стали взрослыми, а на самом деле остаются детьми всю жизнь. Ну, или хотя бы до тех пор, пока они сами этого хотят. Иного объяснения тому, почему Меган так живо волновали все мои «детские» проблемы я не находил.

Часто я приходил к ней после учебы, просто посидеть в задумчивости, глядя в стенку перед собой. Она не начинала приставать с расспросами, занимаясь своими делами, но стоило мне начать говорить, сразу обращала все внимание на меня. В этом тоже был несравненный плюс — посидеть в тишине рядом с Джерри было невозможно. Он считал своим долгом создавать вокруг меня постоянный фоновый шум, видимо, чтоб мне не становилось скучно и грустно.

Но с тем, кто болтает больше меня, было сложно постоянно находиться рядом.

Джерри горел желанием мне помочь, постоянно предлагая то выслушать мои новые идеи, то подтянуть меня в учебе, то поднять настроение какой-нибудь глупой историей или шуткой. Махнув рукой, он легко мог заявить, что все наладится, нужно просто успокоиться и перестать париться. Мне было неясно, как можно перестать париться, когда вокруг происходит столько всего, потому его советы я считал бредовыми. Чем дольше мы общались, тем становилось сложнее.

Я злился на него, игнорировал советы, сбегал из нашей комнаты, возвращаясь после отбоя. Джерри называл меня идиотом, но не прекращал советовать, предлагать помощь и глупо шутить. А еще продолжал отговаривать от любых стычек и конфликтов, которые будто сами собой затевались с моим участием. Правда, когда ситуация становилась безвыходной, он как в тот раз, в Нью-Кэпе, вставал ко мне спиной и оставался до самого конца рядом, даже если в процессе огребал по полной программе.

Наверное, так он себе представлял дружбу. Мне было тревожно и неловко еще и потому, что с моими представлениями такое не вязалось. Это стало одной из самых частых тем для моих вечерних разговоров с Меган. Рассказывая про очередной день рядом с гиперактивным перфекционстом, я выпускал пар и начинал обдумывать собственные действия и реакции, будто глядя на них со стороны. Мне почти не требовалось ответов — в режиме монолога я отвечал сам себе не хуже, чем внешний собеседник.