В Астрахани было знойно и тихо. Заботливый Володя Ковтун приносил с рынка пунцово-красные, удивительно крупные помидоры. Однако тишина и покой не радовали: слишком тревожное наступило время.
Из скупых, сдержанных сообщений Совинформбюро явствовало, что врагу удалось потеснить наши войска под Воронежем. Затем был оставлен Донбасс. В середине июля гитлеровцы овладели Ворошиловградом, а неделю спустя вторично захватили Ростов, откуда были выбиты в ноябре сорок первого. При этом, судя по всему, угроза Кавказу создалась гораздо более серьезная, чем прошлой осенью. Упорные бои в большой излучине Дона означали, что немцы рвутся и к Волге, рассчитывая, должно быть, выйти к ней где-то вблизи Сталинграда и перерезать пути сообщения между югом и центром страны.
Пришел памятный, обращенный ко всем советским воинам приказ Наркома обороны № 227. С суровой прямотой в нем говорилось о нависшей над нашим Отечеством смертельной опасности:
"Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села... Отступать дальше значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону... Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило".
Время ли, думалось мне, корпеть над описанием прошлых сражений, когда с такой силой разгораются новые и в них решается судьба страны?
И я, хоть и понимал, что мпе просто дают передохнуть и оправиться, стал принимать какие мог меры, чтобы поскорее возвратиться в строй.
Наконец меня вызвали в штаб Северо-Кавказского фронта. Там встретился с Иваном Ефимовичем Петровым, к началу августа вернувшимся на юг командующим 44-й армией. Он предложил занять в ней должность начальника штаба, чему я, разумеется, очень обрадовался.
Однако представление фронта на утверждение меня в этой должности разошлось с приказом из Москвы, согласно которому я назначался начальником штаба другой армии - 1-й гвардейской, выдвигавшейся на сталинградское направление.
В Хасавюрте, где находился штаб 44-й, не пришлось пробыть и недели. Армия Петрова спешно занимала оборону для прикрытия подступов к Грозненскому нефтяному району. У нас с Иваном Ефимовичем почти не было времени на разговоры о чем-либо выходящем за рамки сегодняшних практических задач. Но даже когда выдавались свободные минуты, мы почти не вспоминали Севастополь. Пережитое там было незабываемо, но нашими мыслями владели уже новые грозные события.
Обстановка лета 1942 года оставалась для нас крайне тяжелой. Враг, хотя и понес уже колоссальные потери, продолжал продвигаться псе дальше в глубь России. И даже не зная конкретных планов гитлеровского командования, которые нам стали известны позже, нельзя было не видеть, что оно вновь, как и год назад, стремится добиться до зимы решающей победы.
Иван Ефимович Петров, только что побывавший в Генеральном штабе и Ставке, несомненно, был гораздо лучше меня осведомлен об общем положении на фронтах после наших военных неудач первой половины лета. Но, как всегда, командарм Петров ни на минуту не терял бодрости духа. Он черпал ее в политике партии, в тесном общении с бойцами, беззаветно веря, что у защитников Родины, у всего нашего народа хватит мужества и сил выдержать любые тяжкие испытания. Иван Ефимович не раз повторял одну фразу из приказа № 227, выражавшую, как он говорил, ключевую мысль этого документа: выдержать удар врага сейчас, в ближайшие несколько месяцев - это значит обеспечить за нами победу.
На прощание мы крепко обнялись с Петровым, не загадывая, где и когда доведется увидеться и доведется ли вообще. Довелось не скоро - только после войны.
* * *
Глядя на проплывающие под крылом самолета приволжские степи, на светлые пятна высохших соляных озер, я все еще жил новостями из последних кавказских оперсводок.
Новости были невеселые. Гитлеровцы овладели Невинномысской и продвигались вдоль притоков Кубани вверх, к перевалам. Шли бои под городом Минеральные Воды. Вспомнилась карта разведотдела с синими стрелами, направленными в Закавказье...
Судя по всему, на сталинградском направлении натиск врага был не слабее. Где все-таки противник наносит самый главный удар - на Кавказе или на подступах к Волге? Это было еще не особенно ясно, во всяком случае для меня. Бои на кавказском и сталинградском направлениях воспринимались как тесно взаимосвязанные: положение в каждом из этих огромных смежных районов не могло не сказываться на ходе боевых действий в другом. Как стало известно потом, фашистские стратеги еще в самом начале войны определяли эту взаимосвязь так: предпосылкой наступления через Кавказ является выход к Волге.
Вылетая, мы рассчитывали сесть в самом Сталинграде. В воздухе летчик получил команду садиться в Капустином Яре, на левом берегу Волги. Оказалось, что сталинградский аэродром подвергся утром вражескому налету.
На правый берег, в город, добрались довольно быстро. Нас уже ждала машина, не было задержки и на паромной переправе.
Сталинград, расположенный недалеко от моих родных мест, я знал с юности, еще с тех пор, когда город был втрое меньше и назывался Царицыном.
Помню, был здесь на исходе гражданской войны, когда мы, курсанты саратовских курсов красных командиров, следовавшие в действующую армию на Кавказ, пересаживались в Царицыне с парохода в железнодорожные теплушки... А в конце тридцатых годов увидел Сталинград, преображенный первыми пятилетками. Тут вырос знаменитый Тракторный завод имени Ф. Э. Дзержинского - гордость всей страны - и немало других предприятий, над домишками старых рабочих поселков поднялись громадные по тому времени жилые корпуса.
В ту пору - такая уж была у меня служба - мне доводилось плавать чуть ли не по всей Волге. Сталинград, растянувшийся вместе с пригородами на добрые полсотни километров по высокому берегу, открывался взгляду квартал за кварталом...
Ту же знакомую картину увидел я и теперь, в середине августа сорок второго. И замерло от радости сердце: Сталинград невредим!
Это я понял, еще находясь на левом берегу. И окончательно убедился в этом, проезжая по городу. Оживленные людные улицы, заполненные пассажирами трамваи, по-южному распахнутые настежь двери магазинов... В заводской части дымили десятки высоких труб. На огромный цех походил и волжский берег повсюду краны, нефтебаки, груды металла на земле и причаленных баржах.
Город жил и работал. И, конечно, прежде всего - на оборону. Ведь его заводы могли плавить сталь, производить оружие, боевые машины (как я потом узнал, фронт тогда ежедневно получал от сталинградцев около десяти новых танков, а орудий - на целый противотанковый полк).
Но вид не тронутого войной, полного будничной сутолоки большого города остро и тревожно напоминал о том, как приблизилась к нему еще недавно далекая линия фронта. На западе она проходила по Дону, в каких-нибудь шестидесяти - семидесяти километрах от этих дымящих заводов и людных зеленых улиц. Мне еще не было тогда известно, что с южной стороны, где положение одно время стало наиболее опасным, врага остановили менее чем в тридцати километрах от Сталинграда.
Миновав центр, машина пересекла по деревянному мосту устье полупересохшей Царицы. Затем, удаляясь от Волги, мы свернули в извилистые, разделенные оврагами улочки юго-западной сталинградской окраины, застроенной одноэтажными домиками, утопавшими в садах. Тут я никогда еще не бывал.
Фронтовой КП, куда надлежало явиться, помещался в школьном здании у Дар-горы. Фактически это был командный пункт двух фронтов. Сталинградский фронт, образованный 12 июля, к августу раздался в ширину на несколько сотен километров, и его разделили на два: Сталинградский (правое крыло прежнего) и Юго-Восточный (левое крыло прежнего). Но так как войска обоих фронтов обороняли Сталинград и требовалась непрерывная координация их действий, Ставка признала необходимым сосредоточить управление ими в одних руках и подчинила Сталинградский фронт командующему Юго-Восточным. Фронты имели отдельные штабы, а командующего одного - генерал-полковника А. И. Еременко. В этой должности он был еще считанные дни, вернувшись только недавно в строй после полученного зимой тяжелого ранения.
