Наконец, рост числа коррупционных разоблачений свидетельствует о резком усилении конкуренции за доступ к властным ресурсам, за место во власти. Это связано с тем, что окончательно сформировалась система, при которой властный ресурс является главным фактором экономического успеха. Обвинение в коррупции стало одним из распространенных способов борьбы с конкурентами.

Рост числа коррупционных скандалов в современной России напоминает последние годы советской системы. Тогда были преданы гласности многие коррупционные дела, касающиеся представителей властной элиты. По замыслам команды М. Горбачёва, такие разоблачения должны были свидетельствовать о готовности власти к самоочищению, укрепить ее авторитет в глазах народа. Эффект получился обратный. Демонстрация коррупционных схем внесла значительный вклад в разрушение СССР.

Россия в очередной раз погрузилась в «борьбу с коррупцией». Но сейчас она имеет историческое своеобразие. На излете СССР коррупционные скандалы компрометировали советский строй и расчищали путь к рыночной экономике. Теперь же они воспринимаются как свидетельства недостаточного контроля со стороны государства и обосновывают необходимость расширения полномочий прокуратуры и силовых ведомств, ужесточения репрессий. Антикоррупционная кампания легитимирует установление жесткой моноцентричной власти – для выхода из политического кризиса.

Риск разоблачений повышает значимость личной преданности и лояльности при формировании управленческих команд, что снижает ценность профессионализма. Политические институты и управленческие структуры погружаются в неопатримониальную реальность, свойственную многим развивающимся странам Африки и Латинской Америки [8; 22].

Было бы несправедливо утверждать, что борьбы с коррупцией совсем не ведется. Но ее целями являются: уничтожение политических и экономических конкурентов, ротация чиновничьих команд, улучшение имиджа в глазах международного сообщества, поддержание доверия общества к власти. Анти-коррупционные кампании не меняют сущности отношений власти и бизнеса, но способны улучшить положение страны в международных рейтингах.

Несмотря на демонстративную антикоррупционную кампанию, деловая коррупция в стране растет, меняется ее характер. В чем главная причина этого? Принципиальный ответ состоит в следующем: рост коррупции в России связан со сменой модели рынка.

Нет единого стандарта рынка как антитезы плановой экономике. Рынок – это не платиновый метр, который хранится в Париже под стеклянным колпаком. Есть континуум «рынков» в виде многообразных институциональных сочетаний власти и бизнеса [14]. Огрубляя, можно назвать три: конкурентный, олигархический и государственно-корпоративный рынки. Во всех этих моделях государство выполняет традиционные обязательства (поддержание правопорядка, защита границ, налоговая монополия), но отношения с бизнесом строит на принципиально разных основаниях.

В начале «перехода к рынку» в России реформаторы в качестве цели декларировали построение конкурентного капитализма. В этой модели государство создает и совершенствует институты как универсальные правила, стимулирующие конкуренцию, минимизируя непосредственную включенность чиновников в принятие предпринимательских решений и перераспределение ресурсов, за вычетом социальных трансфертов. Трудно сказать, насколько искренне первые реформаторы (такие как Е. Гайдар) верили в возможность ее реализации на российской почве. Но вышло все иначе: вместо конкурентного рынка был построен рынок олигархический.

Олигархический капитализм в 1990-е годы в России означал:

– доминирование крупных компаний (в том числе монополистов), которым государство дает карт-бланш на развитие в обмен на политическую поддержку;

– имитацию руководящей роли правительства в условиях «приватизации государства» крупными экономическими игроками.

Показательны знаменитые залоговые аукционы накануне переизбрания Б. Ельцина в 1996 г. Тогда правительство получило кредиты от крупных банков, предоставив в качестве залога крупнейшие промышленные предприятия страны, находящиеся в государственной собственности. И банкиры, и правительство понимали – никто возвращать кредиты не станет. Была неформальная договоренность: если на президентских выборах победит Б. Ельцин, то банкирам отдадут эти предприятия как залоговое имущество. А если победит представитель партии коммунистов, то и предприятия не отдадут, и кредит не вернут. То есть банкиры потеряют все. Эти залоговые аукционы являлись, по сути, раздачей олигархических мандатов тем, кто готов был вложиться в поддержание власти Б. Ельцина. У бизнеса покупалась политическая поддержка. Предоставив ее, крупнейший бизнес и стал государством.

Государственно-корпоративный капитализм построен по другой схеме:

– растет влияние государства в решениях, принимаемых рыночными агентами. Государство фокусируется не на поддержании универсальных институтов конкуренции, а на создании правил (формальных и неформальных) подчинения бизнеса государству;

– делается ставка на рост экономики на базе ограниченного круга отраслей («стратегические отрасли»), где патронаж государства («возвращение командных высот») достигается за счет ограничения предпринимательской свободы;

– крупные корпорации становятся зависимыми от решений власти, которые обосновываются не экономической рациональностью, а «национальными интересами».

Олигархический капитализм 1990-х в 2000-е годы постепенно трансформировался в государственный. Именно этот сдвиг определил рост коррупции и изменение ее качества [9].

В каких формах это происходит? Есть формальные и неформальные способы построения государственно-корпоративного капитализма. Формальные: конвертация задолженности в государственные пакеты акций; реструктуризация задолженности перед государством путем залога пакета акций; акции в обмен на государственные инвестиции; приобретение акций на свободном рынке.

Неформальные: занижение тарифов государственных монополий для «патронируемого» бизнеса; избирательное правосудие, когда все большую роль играет не «буква», а «дух закона» (интерпретация закона с позиции «национального интереса» усиливает зависимость бизнеса от власти); передача госзаказов узкому кругу «своих» фирм при формальном соблюдении конкурсных условий.

Идеологическая установка власти федерального и регионального уровней на «сильное государство», понимаемое в национал-консервативной, а отнюдь не в либеральной традиции, формирует систему ожиданий бизнеса и его готовность либо эмигрировать, либо «лечь под государство».

Парадокс в том, что параллельно протекают два, казалось бы, взаимоисключающих процесса. С одной стороны, растет формальное и неформальное влияние государства на крупный бизнес. С другой стороны, часть государственной собственности по заниженной цене и совершенно непрозрачным схемам переходит в частные руки, происходит необъявленная «приватизация» активов государственной собственности в пользу персон, близких к власти.

Как это отразилось на коррупции?

Сравним причины и механизм коррупции в России в 1990-е и 2000-е годы.

Первое. Коррупция становится более централизованной. Вымогательства 1990-х годов были интенсивными, но децентрализованными. Децентрализованная коррупция – это типичная для слабых государств форма коррупционных отношений, когда предприниматель вынужден искать каналы подкупа относительно самостоятельных государственных агентов. При режиме В. Путина коррупция приобрела более централизованный характер, когда выход на «ключевые» уровни коррупционных пирамид избавляет от поборов, исходящих от нижестоящих чиновников.

Если коррупция гнездится на низовом уровне, то у предпринимателя есть пространство для маневра – не удалось «решить вопрос» с одним бюрократом, можно попытаться договориться с другим. Такой «рынок» коррупционных услуг снижает размер взятки. При централизованной коррупции решения, от которых зависит бизнес, принимаются на высоком уровне и очень ограниченным кругом лиц. Чем значимей должностное лицо, тем сложнее найти ему альтернативу. Централизация коррупции привела к конкуренции за покровительство высоких начальников. Доступ к ним ограничен, что ведет, с одной стороны, к сокращению числа взяток, но с другой – к увеличению их размера.