Проблемы самоопределения культурологии в академической системе социогуманитарного знания1

Общественное внимание к культурологии усилилось, пишет автор, когда на рубеже 1980–1990‐х годов эта академическая дисциплина была официально учреждена и введена в систему российского высшего образования. Первоначально введение этой дисциплины вызвало недоверчивое, если не отрицательное отношение к ней со стороны тех академических профессионалов, которые независимо от смены господствовавших идеологических установок занимались научным исследованием проблем теории и истории культуры.

Критики культурологии как самостоятельной области социально-гуманитарного знания и учебной дисциплины связывали обстоятельства ее официального рождения со стремлением новой государственной власти использовать нововведение для преодоления мировоззренческого кризиса, в котором оказалось постсоветское общество.

Интенсивный на первых порах приток в академическую и университетскую культурологию кадров, представлявших некогда официозные дисциплины, отнюдь не содействовал преодолению расплывчатости ее предметной области и прояснению используемого понятийно-терминологического аппарата. Более того, по мере институализации этой дисциплины в ней обнаруживались элементы традиционного обществознания.

Первоначальная легкость определения обществоведами предметных границ дисциплины «культурология» в структуре социально-гуманитарного знания отчасти объяснялась тем, что в советский период изучение истории культуры включалось в проблематику истории общества, занимая в ней периферийное положение, а теория культуры выглядела как неотъемлемая часть идеологически нагруженных «мировоззренческих» дисциплин.

Следует также отметить, пишет автор, и некоторую самоизоляцию формировавшейся дисциплины «культурология» от познавательных подходов, которые использовались в мировом социально-гуманитарном знании второй половины ХХ в.

На рубеже 1990–2000‐х годов проблемы формирования культурологии в России все отчетливее стали связываться с выработкой новых научно-образовательных направлений и стремлением к преодолению разобщенности социально-гуманитарного знания о культуре. Становление культурологии в России осложняется воздействием противоречивых вненаучных и идеологических факторов, сочетанием в ней позднесоветских перестроечных, национально-патриотических и других установок общественного сознания.

В этих сложных условиях можно понять своеобразие российских дебатов, в ходе которых обсуждаются не только проблемы внутренней организации дисциплинарного (профессионального) знания о культуре, но и его актуальные связи с социально-политической прагматикой (в частности, с поиском «русской национальной идеи»).

Вопрос о том, что такое культурология в России, по-прежнему сопрягается со спорами об объеме и границах предмета исследования этой научной дисциплины, методах изучения, понятийном аппарате, исследовательских направлениях и проблемных полях. Такие споры нашли свое отражение в принципах построения образовательных программ по специальности «культурология» в Государственных образовательных стандартах высшего профессионального образования второго поколения (2000).

Острота и продолжительность полемики в академической среде прямо и косвенно свидетельствуют о том, что культурология в современной России заявляет о себе как динамичное пространство социально-гуманитарного знания, открытое различным общим и частным теориям, исследовательским подходам к языкам (поэтому не случайно, что для многих участников дискуссий оно формируется как мета-, над-, меж-, интер- и проч.). Общность предметного, концептуально-познавательного и проблемного пространства культурологии формируется посредством изучения многообразных культурных форм, процессов и социокультурных практик в различных исторических, социальных и интеллектуальных контекстах.

Сознаваемая российскими исследователями множественность культурного «измерения» человеческого мира (культурное конструирование этничности, пола, идентичности, формирование публичного и приватного пространства смыслополагания, способы массового производства и потребления культурных продуктов и др.) открывает перед ними возможности для переопределения сложившихся и поиска новых проблемных полей в знании о культуре. В настоящее время успешно развиваются такие субдисциплинарные области российской культурологи, как культурная история, локальная культура, культура повседневности, популярная (народная) культура, массовая культура, медиакультура, гендерная культура, межкультурные коммуникации. Все это сближает российскую культурологию и культурологическое образование с научными и академическими установками, которые характерны для современных зарубежных «культурных исследований».

Собирание себя 2

Курс состоит из восьми лекций, две из которых Г.С. Померанц читал совместно с З.А. Миркиной.

Лекция первая «Религия и идеология» дает определение религии и показывает, чем она отличается от идеологии. «Религия есть связь с тем, что дает жизни смысл» (с. 9). Это также практика, раскрывающая глубинные слои души, т.е. религиозная практика (молитва, обряды, таинства), а также правильное поведение и правильное мышление. «Идеология – это популярная философия, доступная широким кругам» (с. 12). Религия и идеология суть разные вещи. «Идеология, даже хорошая, не дает глубины» (с. 17). Автор советует: «Думайте о Боге, пишите по-русски – вот и получится русская культура» (с. 21).

Вторая лекция «Метафорика духовного опыта» трактует тему метафор в текстах, передающих духовный опыт. Они могут быть двоякой природы: простые подобия и восприятие реальности метафорически. «Вообще метафоризм заложен очень глубоко во всех наших представлениях», – считает Г.С. Померанц (с. 35).

Говоря об искусстве и о становлении личности, автор реферируемой работы подробно излагает путь становления собственной личности. Серьезную музыку он начал воспринимать еще в детстве, когда смотрел фильм «Чапаев», где белогвардейский полковник играет «Лунную сонату» Бетховена. Затем было «Болеро» Равеля и симфонии Чайковского. Художественную прозу он полюбил еще в школе, прочитав новеллу Томаса Манна «Тонио Крёгер». Особое влияние оказало на него творчество Толстого и Достоевского. Изобразительное искусство он начал постигать с хождения в Третьяковскую галерею (Суриков, Репин, Левитан и др.) и в Музей новой западной живописи (Ренуар), которого теперь нет (с. 56). Окончательно его формирование произошло после 40 лет, пишет Г.С. Померанц, и было связано со встречей с Зинаидой Александровной Миркиной, которая стала подругой его жизни и стихи которой он постоянно цитирует. В совместной лекции «Подлинная красота» Г.С. Померанц и З.А. Миркина приходят к выводу о том, что созерцание подлинно прекрасного и божественного является предпосылкой полноты жизни и счастья.

В лекции «Стихийное в искусстве» Г.С. Померанц уверяет, что стихийное в искусстве сплошь и рядом приобретает демонический характер («Демон» Лермонтова, «Молодец» Цветаевой, «Гаврилиада» Пушкина). В шестой лекции «Свобода и любовь» Г.С. Померанц утверждает, что в русской культуре «свобода и любовь связаны как близнецы» (с. 96). В прочитанной Г.С. Померанцем совместно с З.А. Миркиной лекции «Метафорика любви» рассказывается о переходе земного, весьма напряженного «сердечного чувства в чувство, подобное религиозному и сливающееся с религиозным» (с. 104). Ведь богословы говорят, что «Бог есть Любовь» (с. 108).