- Нельзя. Бунт страшнее твоих убытков.

Губернатор достал из ящика письмо епископа и подал Баратаеву.

- Читай!

Письмо гласило: "По некоторым известиям, оные, Терюшевской волости некрещеные по замерзелому своему варварскому обычаю и злому умыслу, хвалятся в той волости церкви святые сжечь, а священоцерковных служителей бить до смерти. Собрався многолюдно, вооруженною ж рукою, те некрещеные приезжали в село Терюшево, чтоб, захватя, убить до смерти того села священника Ивана Макеева, чего для приступали к дому его и у хором окна выбили, да на Сарлейском мордовском кладбище таковые же некрещеные, многолюдным же собранием быв на обыкновенном своем приносимых скверных жертв бесовском игрище, едучи тем селом мимо святой церкви из священнического дому, браня того села священника матерно, произносили похвальные речи. Меня, епископа, они же смертно уготовлялись убить. Для искоренения вышеписанного от некрещеных злодейства и к отвращению начинаний их злого умысла, в защищение православно-российские церкви и ее пастырей и пасомых стада христова - благочестно и всепокорно требую, дабы вами повелено было в показанную волость послать доброго обер-офицера с довольною командою. Благоволите все оное учинить по ее императорского величества указу".

- Ну-ну! Что теперь скажешь?! - спросил Друцкой. - Может ли губернатор не внять голосу архипастыря!..

Баратаев, окончательно убитый этим письмом, ничего не ответил. Он изнеможенно поднялся с места, взял свою шляпу и трость:

- Прощай. Что теперь скажет царевич? Он во всем обвинит меня!..

- Э-эх, брат! У меня похуже дела. У нас сбежал государственный преступник, клеветавший на самое царицу... бывший ее фаворит... Тайная канцелярия приказала его арестовать, а мы его упустили... Что теперь будет, подумай!..

Баратаев махнул рукой и разбитой походкой вышел вон из губернаторских покоев.

Через несколько минут секретарь доложил, что Рыхловского не нашли на квартире, а старуха, охранительница его дома, уведена в острог.

- А девчонка-еврейка?

- Ее тоже там не оказалось. Скрылась неизвестно куда.

Губернатор покачал головой и тяжело, мрачно засопев, изо всей силы стукнул кулаком по столу.

- Пытать! Пытать старуху!

XX

Поп Иван Макеев усердно долизывал сметану в блюде, исподлобья посматривая на Феоктисту Семеновну.

Она жаловалась на крестьян. С тех пор как умер Филипп Павлович, дворовые и деревенские стали "зело непослушны", за хозяйку ее не считают, своевольничают. И с молодым хозяином в Нижнем тоже что-то неладное. Приезжали из Нижнего пристава, обыскали всю усадьбу, опрашивали мужиков и баб: не видал ли кто молодого барина? Никто не видал. Что такое произошло с Петром Филипповичем - в толк она не возьмет. Рыхловка осталась без хозяина.

Поп морщил лоб, вытирал рукавом сметану на бороде и усах и причмокивал:

- Господня воля! Господня воля! Вон в Оранских ямах Олешка Микитин чернеца укокал да похвалялся в том, а стали ловить - к ворам ушел, в лес... Что поделаешь?! Буря в нашем уезде. У всех хвост крутится.

Слова попа еще больше напугали Феоктисту:

- Как же мне-то теперь, батюшка, быть?!

- Молиться. Мудрейший исход!

- Уж я и так целые дни перед иконами. Да видно в этом деле и святые угодники не помогут. Мужик свою силу почуял. Сами же били мордву, а теперь меня ругательски лают. Я-де виновата, что сироты остались, что бабы овдовели... Уж ты их, батюшка, поди разуверь, утешь... угомони!

- За тем и прибыл аз... Винцо-то есть?

- Как не быть! Есть.

- Чарочку бы в полтреть ведра... С народом, чай, говорить-то буду. Для бодрости. Эх-ма! Жизнь наша!

Феоктиста сходила в соседнюю комнату и вынесла кружку вина. Поп широко перекрестился на иконы, сказав: "Не тяготись жизнию, пастырь!" - и выпил все вино до дна. Сунул в рот поданный ему кусок телятины, задумчиво прожевал его.

- Вели бить в набат! Сзывай паству!

Феоктиста выбежала на волю. Велела попавшейся под руку дворовой девке ударить в набат и, бледная, испуганная, вошла обратно в горницу.

- Боюсь я их, батюшка... По ночам не сплю. Раньше, бывало, никогда не пели песни, при покойном Филиппе Павловиче, - теперь горланят. И мужики, и парни, и девки - все полным голосом.

Поп усмехнулся:

- Бывает пение сатанинское, а бывает - ангельское...

- У них-то уж подлинно - сатанинское.

- Около мужика испокон века дьявол ходит. Это ничего.

- Останься заночевать у меня... Сам послушай.

Лицо попа просияло; взгляд стал масленым.

- Ой ли? - усмехнулся он. - Ну-ка, сбегай еще в виноградник. Принеси!

Послышалось железо набата, голоса на дворе, какой-то свист, крик. Феоктиста, выйдя с кружкой из соседней комнаты, дрожащим голосом проговорила:

- Оставайся!.. Не уезжай!..

Отец Иван опять перекрестился, понюхал кружку с вином и залпом:

- Благословенна ты в женах! Останусь!

Обтер пухлые губы рукавом, прищурив глаза от удовольствия.

Со двора забарабанили в окно. Феоктиста затряслась, толкнула попа:

- Зовут. Иди, иди скорее!

Отец Иван подтянул вервие, став еще тоньше, откашлялся, приосанился, взял крест и Евангелие и, легко, вихляя на ходу задом, шмыгнул во двор. Встретилась там дородная, красивая дворовая девка, бойкая и веселая, из осиротевших гаремных девиц.

- Народ требует.

- Ладно. Веди! Токмо на грех не наведи... Как тебя зовут-то?

- Анна.

- Скучаешь, чай, о барине?

Девушка захихикала. Поп воровски оглянулся на Феоктистины окна. Убедившись, что она не смотрит, он изловчился и сбоку незаметно ущипнул девицу. Та хлопнула его по руке.

На широкой площадке перед воротами гудела толпа. Около распряженной телеги суетились дворовые девушки, устилали ее ковром, а на ковер втащили ведро со "святой водой" и положили рядом с ним большую кисть из конского волоса.

Увидев священника, толпа вдруг притихла.

Поп, не глядя ни на кого, важно проследовал к телеге. Народу было много. Окружили его. Не видать ничего попу. Тогда, не долго думая, отец Иван забрался на телегу и провозгласил:

- Мир вам, православные христьяне!

Мужики переглянулись, почесали затылки, стали разглаживать бороды - и ни слова в ответ попу. Отец Иван, влюбленный в свое красноречие, приготовился слушать сам себя. Большие надежды возлагал он на витиеватость речей, и теперь, мало заботясь о смысле того, что он будет говорить, начал:

- О возлюбленные христьяне! Жизнь ваша тогда лишь будет проходить правильно, егда вы будете проводить ее в приуготовлении к вечности. Чем более вы презираете мысль о смерти телесной, тем ближе к вам состояние смерти духовной... Почто убивать себя в горестных заботах о земном?! Почто скорбеть о погибших и скончавшихся?! Помышляйте день страшный и плачьтесь о деяниях своих лукавых!

В толпе поднялся ропот и затем раздались какие-то выкрики женщин. Попу трудно стало говорить. Он благословил толпу крестом и почти закричал:

- Братие! Что видим мы? Убивства, грабления святых апостольских церквей?..

Зычный голос из толпы оборвал речь отца Ивана:

- Богатый, - выходит: здравствуй! А бедный - прощай, о гробе думай! Так, что ли?!

Попа Макеева трудно было смутить. Он привык "к злоязычию богомольцев". Не первый раз!

- Упражняйся в воздержании языка, сын мой! Отгоняй от себя блудные помыслы и мятежи!.. - метнул он грозный взгляд в сторону кричавшего.

Опять тот же голос:

- Оранский монах звал к мятежам и убийству против мордвы... А ты?!.

Бешено загалдели рыхловские. Поднялся визг и плач женщин.

- Выходи-ка сюда! А ну, кто там мутит православных?! - завопил поп угрожающе.

К телеге через толпу протискался высокий, без шапки, с растрепанными волосами и бородой бобыль Семен Трифонов.

- Я сказал! - дерзко крикнул он. Недолго думая, вскочил на телегу и, обращаясь к попу Ивану, возмущенным голосом произнес: