Транснациональные практики последовательно пронизывают экономические, политические и культурные институты обществ, причем доминирующим фактором оказываются глобальные свободные рынки и либеральные экономические отношения, т.е. то, что принято называть «капитализмом». В каждой из указанных сфер, пронизанных транснациональными практиками, доминируют конкретные социальные институты: ТНК формируют транснациональные практики в области экономики; в политической сфере преобладает «транснациональный капиталистический класс»; культурно-идеологические транснациональные практики определяются глобальным консумеризмом (идеологией потребительства) и т.д. По мысли Л. Склэра, модель глобальной системы не противоречит другим глобалистским моделям, ибо показывает, как институты национальных государств, не теряя своей (внутренней) идентичности, превращаются в истинно глобальные. Происходит нечто сравнимое с подрывом национальных институтов изнутри: внешне они продолжают оставаться традиционно национальными, будучи по сути уже глобальными. Это можно проследить на таких примерах, как взаимоотношения руководства ТНК и их местных представителей в разных странах, «глобализация» национальных бюрократов и бюрократических институтов, приверженных глобальному рынку, местных политиков и интеллектуалов и, наконец, возникновение глобализировавшихся консумеристских элит.

Согласно анализу Л. Склэра, существует один класс – транснациональный капиталистический класс, – который и принимает все решения, касающиеся общемировых проблем. В отдельно взятой стране этот класс представлен в «местной» ТНК. Что касается теории культуры и идеологии консумеризма, то она приходит на место прежней концепции «культурного и информационного империализма».

Особенностью современного глобального консумеризма следует считать, по Л. Склэру, экспансию «транснациональных практик», прогрессирующих образцов потребления, не подразумевающих наличия средств их достижения. Это своеобразная религия потребительства, в которой бог – производитель товаров и услуг в принципе не достижим для верующего в потребление.

Американизация, по сути, представляет собой конкретизацию глобализации с включенными элементами американской национальной культуры. Причем особенности американизации в области культуры состоят в следующем: иррационализация рациональных матриц (доведение до абсурда рациональных элементов культуры), приоритет количественных характеристик (коммерциализация), готовность к употреблению («оперантность»), полностью гарантированное качество на определенном уровне, упакованность в яркие символические формы, виртуализация культурных образов (создание виртуальной реальности, в которой разворачивается культурный феномен) [Покровский, 2000; Виртуализация межуниверситетских и научных коммуникаций, 2010].

Многие рассмотренные подходы к пониманию и истолкованию процессов глобализации имеют сходные черты, что лишний раз подчеркивает общую тенденцию социального теоретизирования данной области. Все эти концепции или модели осмысления феномена глобального пространства достаточно открыты для критики. Однако знаменательно, что их сторонники, признавая наличие противоречий в своих построениях, ни при каких обстоятельствах не отказываются от главных тезисов. Подобная внерациональная убежденность и позволяет утверждать, что в области теории глобализации мы имеем дело с определенным конструированием социальной реальности.

Смысл разнообразных конструкций можно хорошо представить себе на примере концепции «Обществ, основанных на знании» («knowledge societies»), разработанной немецко-канадским социологом Нико Штером [Stehr, 1994, 2008; Grundmann, Stehr, 2012], из которой вытекает, что не только бизнес и политики, но и сообщества ученых оказывают существенное воздействие на трансформационные процессы в глобальном масштабе.

Теория Н. Штера имеет немалую историю, связанную с именами Р. Лэйна, П. Дракера, Д. Белла, Р. Арона и др. Действительно, в современных обществах научное знание представляет собой не только способ мысленного освоения социальной реальности, но и средство ее практического творения. При этом сообщества ученых исполняют функции не только экспертов, но и «демиургов» самого действия (на что, как правило, претендуют лишь политики и представители корпоративного бизнеса). Это утверждение основывается на признании следующих положений:

• научное знание все больше проникает во все сферы жизни, оказывая на них существенное влияние;

• усиливается давление (в рамках гражданского общества) научно образованного населения на политические институты;

• возникают новые области экспертного знания и провоцируемые им последующие социально-институциональные изменения;

• сферы социального конфликта перемещаются с поля непосредственных социально-политическо-экономических интересов в область столкновения научных концепций развития, изменений, трансформаций, включая глобализацию;

• возрастает хрупкость современных организаций, основанных на применении научного знания.

Расширение зон применения научного знания в современном обществе вовсе не ведет к линейной траектории социальных изменений, показывает Н. Штер. Напротив, в обществе конкурируют различные научные концепции, каждая из которых обладает определенным созидательным потенциалом, оказывающим зримое воздействие на формирование социальной реальности. В этом смысле ни глобальное сообщество в целом, ни отдельные сообщества не имеют заданного и единого направления своей эволюции. Достаточно обоснованная социальная теория, делает вывод Н. Штер, обладает потенциальной способностью изменить социальную реальность, стимулируя практики «порождающих технологий».

Известный американский социолог-теоретик неовеберианского направления Джордж Ритцер предложил новое измерение в исследовании культурных процессов в эпоху глобализации. В рамках концепции Дж. Ритцера, получившей известность под названием «макдоналдизация» [Ritzer, 1998; Ритцер, 2011], приобрела немалую известность метафора крайнего рационализма в деловых отношениях и производстве: эффективность, просчитываемость, предсказуемость, контроль (в английской аббревиации – ЕСРС). Джордж Ритцер формулирует рационалистическую модель американизации деловых взаимоотношений в лапидарной схеме:

• Efficiency – эффективность, прежде всего экономическая, оптимизация выгоды;

• Calculability – просчитываемость в рамках простых или сложных количественных моделей;

• Predictability – предсказуемость, «ожидаемость»;

• Control through nonhuman technologies – контроль над поведением со стороны дегуманизированных технологий и технологических процессов [Ritzer, 1998].

Условно назовем это «принципом ECPC» подобно парсоновскому принципу AGIL. Данная модель разработана Дж. Ритцером с опорой на методические постулаты М. Вебера и К. Маннгейма. При этом происходит создание как бы новой рациональной системы, которая выступает в виде антипода старой системы рациональности, связанной с традиционной культурой. Наверное, нет смысла уподоблять принципы «макдоналдизации», предложенные Ритцером, классической веберовской модели протестантской этики. И тем не менее аналогии неизбежно возникают.

Вебер фактически «открыл» (наряду с Марксом) капитализм, т.е. показал смысл и логику всего происходившего в рыночном обществе. Нечто подобное осуществляет и современный американский социолог, расколдовывая загадочную сложность американизированной цивилизации, осуществляющей свою поступательную экспансию. Оказывается, вся эта сложность в большей или меньшей степени укладывается в четыре принципа. (Кстати сказать, у Вебера их было не больше.) Можно спорить по поводу того, насколько принципы Дж. Ритцера универсальны и описывают ли они все современные общества18, но несомненен значительный вклад американского социолога в понимание современных культурных практик, инициированных глобализацией.