Наступили теперь утомительные часы ожидания прокурора. Представитель судебной власти играет, как известно, роль подставного лица в руках жандармов. Они выставляют его, чтобы придать тень законности обыскам и допросу. Прошло немало времени, покуда разыскали прокурора и привезли его, чтобы он фигурировал будто бы в виде представителя законности. Меня опять повезли на мою квартиру, где был произведен самый тщательный обыск, продлившийся до трех часов утра. Жандармы не нашли, однако, ни клочка бумаги, который мог бы явиться уликой против меня или кого-нибудь другого.
После обыска меня доставили в Третье отделение, которое правило и правит под различными именами Россией со времени Николая I вплоть до настоящего времени и составляет истинное государство в государстве. Родоначальником его был, при Петре I, Преображенский приказ, в котором противники основателя военной Русской Империи подвергались жестоким пыткам и бывали замучиваемы до смерти. При императрицах Приказ преобразовался в Тайную канцелярию. А при Анне Иоанновне застенок жестокого Бирона нагонял ужас на всю Россию. Железный деспот Николай I преобразовал канцелярию в Третье отделение и присоединил к нему корпус жандармов, причем шеф жандармов стал лицом более страшным, чем сам император.
Вскоре после того как Мезенцев был убит, при Лорис-Меликове Третье отделение было уничтожено по имени, но, как феникс, оно возродилось и еще более прежнего расцвело под новыми вывесками. В каждой губернии, в каждом городе, даже на каждой железнодорожной станции находятся жандармы, доносящие непосредственно своим полковникам и генералам, которые сносятся с шефом жандармов. Последний же видит царя каждый день и докладывает ему, что считает нужным доложить. Все чиновники в империи находятся под надзором жандармов. Генералы и полковники этого корпуса следят по обязанности за общественной и частной жизнью всех царских подданных, в том числе губернаторов, министров и даже великих князей. Сам император находится под их бдительным надзором. И так как они хорошо осведомлены о секретных делишках дворца и знают каждый шаг императора, то шеф жандармов становится, так сказать, наперсником правителей России в их наиболее интимных делах.
В тот период царствования Александра II, о котором я говорю, Третье отделение было всесильно. Жандармские полковники производили обыски тысячами, ничуть не заботясь о том, есть ли в России суды и законы или нет. Они арестовывали кого хотели, держали в тюрьме сколько им было угодно, и сотни людей отправлялись в ссылку в Северную Россию или в Сибирь по усмотрению какого-нибудь полковника или генерала. Подпись министра внутренних дел была только пустой формальностью, потому что у него не было контроля над жандармами и он даже не знал, что они делают.
Было уже четыре часа утра, когда начался допрос.
- Вы обвиняетесь, - заявили мне торжественно, - в принадлежности к тайному сообществу, имеющему цель ниспровергнуть существующую форму правления, и в заговоре против священной особы его императорского величества. Признаете ли вы себя виновным в этих преступлениях?
- До тех пор, покуда я не буду пред гласным судом, я не дам никакого ответа, - сказал я.
- Запишите, - продиктовал прокурор секретарю, не признает себя виновным. Я должен вам задать еще некоторые вопросы, - начал он после короткой паузы. Знаете ли вы некоего Николая Чайковского?
- Если вы все-таки желаете задавать мне вопросы на ваших допросах, то так и пишите "нет" на все те, которые вы будете мне задавать
- Ну, а если мы спросим - знакомы ли вы, например, с г. Поляковым, о котором вы говорили прокурору несколько минут тому назад?
- Если вы зададите мне такой вопрос, то пишите "нет". И если вы спросите меня, знаком ли я с сестрой, братом или мачехой, пишите тоже "нет". Никакого другого ответа вы от меня не получите. Я знаю, что если я отвечу "да" по отношению к какому-нибудь лицу, вы тотчас же учините ему крупную неприятность, нагрянете с обыском или сделаете что-нибудь похуже. А потом скажете ему, что я его выдал.
Мне предложили тогда длинный список вопросов, и каждый раз я спокойно отвечал: "Запишите нет". Так продолжалось около часа. И из допроса я мог убедиться, что все арестованные, кроме двух ткачей, держали себя очень хорошо. Ткачи же знали только, что я раза два встречался с десятком работников. Жандармы, по-видимому, ничего не знали существенного о нашем кружке.
- Что вы делаете, князь? - сказал мне жандармский офицер, который отводил меня в пятом часу утра в мою камеру - Вашим отказом отвечать на вопросы воспользуются как страшным оружием против вас же.
- Разве это не мое право?
- Да, но... вы знаете... Надеюсь, вы найдете комнату удобной. Ее топят с момента вашего ареста.
Я нашел ее очень удобной и немедленно крепко заснул. Разбудил меня через несколько часов жандарм, который принес мне чай. За ним скоро явилось другое лицо, которое шепнуло мне неожиданно: "Вот бумага и карандаш, пишите вашу записку". Это был сочувствующий, которого я знал по имени. Через него велась наша переписка с арестованными в Третьем отделении.
Со всех сторон я слышал легкий стук в стены. То переговаривались условным образом арестованные. Но так как я был новичком, то не мог разобраться в этом стуке, который, казалось, исходил из стен со всех сторон.
Одно смущало меня. Когда производили у меня обыск, я слышал, как прокурор шепнул жандармскому офицеру о том, что они поедут с обыском к Полякову, к которому было адресовано письмо Дмитрия. Поляков был молодой студент, очень талантливый зоолог и ботаник, с которым мы вместе совершили Витимскую экспедицию. Родился он в бедной казачьей семье, на границе Монголии. Преодолев всевозможные затруднения, Поляков добрался до Петербурга и поступил в университет, где стал известен как зоолог, подававший большие надежды. В это время он сдавал кандидатский экзамен. Со времени долгого путешествия мы были большими друзьями и даже одно время жили в Петербурге вместе. Но Поляков не интересовался моею политическою деятельностью.
Я заговорил о нем с прокурором. "Даю вам честное слово, - сказал я, что Поляков никогда не принимал участия ни в каких политических делах. Завтра у него последний экзамен. Вы разрушите навсегда ученую деятельность молодого человека, который боролся много лет и должен был преодолеть большие препятствия, чтобы добиться настоящего положения. Я знаю, до всего этого вам дела нет, но университет смотрит на Полякова как на будущую славу русской науки".
Обыск тем не менее сделали у Полякова, но его не арестовали и дали отсрочку на три дня для экзамена. Несколько дней спустя меня вызвали к прокурору, который с сияющим видом показал мне конверт, написанный моею рукою, а в нем записку, тоже моей рукой, в которой говорилось: "Пожалуйста, передайте этот пакет В. Е. и попросите хранить, покуда его потребуют установленным образом". Лица, к которому записка была адресована, в ней не упоминалось.
- Это письмо найдено у г-на Полякова, - сказал прокурор. - И теперь, князь, его судьба в ваших руках. Если вы мне скажете, кто такой "В. Е.", мы сейчас же освободим г-на Полякова, в противном случае мы его будем держать, покуда он нам не назовет упомянутого лица.
Взглянув на конверт, который был надписан тушевальным карандашом, и на записку, написанную обыкновенным, я немедленно вспомнил все обстоятельства относительно письма и конверта.
- Я положительно утверждаю, - сказал я, - что конверт и записка не найдены вместе. Это вы вложили письмо в конверт. - Прокурор покраснел. Неужели вы уверите меня, - продолжал я, - что вы, практический человек, не заметили, что записка и конверт написаны разными карандашами? И теперь вы меня хотите уверить, что все это - одно целое? Нет, милостивый государь, я заявляю вам, что письмо было адресовано не к Полякову.
Замешательство прокурора продолжалось несколько секунд; затем он оправился и с прежним апломбом сказал:
- Поляков, однако, сознался, что ваша записка была к нему.
